Оскар фон Ройенталь & Рокэ Алва: сходство и различия

Мне часто попадается точка зрения, что эти двое очень похожи друг на друга. В ЛоГГ-фэндоме их сопоставление уже стало одним из фэндомных мемов. Про "Отблески Этерны" точно сказать не могу, т. к., этот фэндом я знаю намного хуже. Но, так или иначе, мне показалось интересным попробовать разобраться - много ли на самом деле общего у Первого маршала Талига и адмирала Рейсхфлота?

Материальное положение и происхождение

Как один, так и другой рождены в аристократических семьях, более того - в богатых аристократических семьях. Считать деньги на бытовом, а не государственном уровне они откровенно не приучены. Казалось бы, ярче это проявляется у Алвы с его иногда доходящей до странного щедростью - особенно в отношении людей, которых он считает своими. Он способен подарить оруженосцу лошадь ценою в замок (причем перед этим отдав ему другую лошадь из собственной конюшни), ему все равно (или он делает вид, что все равно), кто гостит в его доме в Олларии, он, используя цитату из канона, "швыряется собственным золотом", раздавая налево и направо кошельки, набитые деньгами. В каноне Ричарда Окделла часто обвиняют в том, что он "берет, берет и ничего не отдает взамен" - но как вел себя его эр? Он временами чуть ли не впихивал оруженосцу материальные блага, которые ему самому попросить и в голову не приходило. Ситуация с той же самой лошадью - инициатива подарить Окделлу белого жеребца целиком и полностью принадлежала Алве, самому юноше же вполне хватало и одной кобылы. Что сказал Алва, когда оруженосец только-только пришел к нему в дом? "Когда у вас закончатся деньги - скажите мне". И ведь подобную же щедрость Ворон проявлял и в отношении титулов, званий и орденов. Поведение человека, у которого избыток материальных и социальных благ - и который очень легко расстается с частью этих благ... для чего? Ответ на этот вопрос, может быть, найдется позже.
Ройенталь же в аниме хоть и явно состоятелен (собственный фамильный особняк, воспоминания о балах и приемах, которые устраивала его семья), но, на первый взгляд, ведет себя не так вызывающе щедро. Впрочем, в ЛоГГ вообще сложно найти человека, который швырялся бы деньгами и привилегиями - разве что это будет второстепенный отрицательный персонаж. Однако, если приглядеться, можно заметить, что некоторые привычки Ройенталя явно требуют денег. Он носит цветы жене друга (как минимум дважды, возможно, после первого раза это происходило постоянно). Он одевает с ног до головы свою любовницу (одежда Эльфриды в момент её покушения на Ройенталя сильно отличается от того явно дорогого платья и украшений, в которых она мелькает позже - при том, что в их вторую ночь у неё нет даже ночной рубашки или сорочки, чтобы прикрыть наготу и не кутаться в простыню). Наконец, сам Танака пишет о Ройентале так: "Из всех имперских офицеров, Оскар фон Ройенталь вел самый роскошный образ жизни (...) Даже Райнхард – безусловный лидер в смысле амбиций и достижений – в частной жизни был куда проще по сравнению с Ройенталем, образ жизни которого соответствовал уровню королей и властителей. При всём при этом, Ройенталь, унаследовав приличное состояние, тем не менее пошел в военную школу и во время службы спокойно переносил суровую дисциплину и простую еду. Он не роскошествовал когда не надо, потому и не стал объектом антипатии для подчиненных." В этой цитате мы видим сходство с Алвой не только в постоянном образе жизни и уровне дохода, но и в умении при необходимости подстраиваться под более суровые условия. Как Алва, оказавшись далеко от столицы, легко сменяет ночные пьянки, карточные игры и тщательный уход за собой (вспомнить хотя бы гладкую кожу его рук и запах благовоний, который почувствовал Ричард Окделл в сцене принесения им присяги своему эру) на "разбойничий" наряд и безумные гонки без сна и отдыха, так и Ройенталь способен, когда нужно, абстрагироваться от своей привычки к роскоши и довольствоваться чем-то более простым и скромным.

Семья

Если посмотреть на семьи наших героев с точки зрения отношений в них, то различия сразу же бросаются в глаза. Если Алва - младший сын, с двумя старшими братьями, сестрой и двумя родителями (хотя отец, если судить по некоторым упоминаниям о нем, и был достаточно строг), то Ройенталь - единственный сын в семье, где мать покончила с собой, а отец злоупотреблял алкоголем и обращал на отпрыска в основном внимание негативного характера. Рокэ - часть небольшого, но клана, Оскар - сам по себе. Но тут стоит учесть одну важную деталь. Семья Алва фактически разрывается между двумя мирами - морисками и аристократией Талига. Ни там, ни там они, "полукровки", не являются своими до конца. И Рокэ, чувствуя это, воспринимает себя - во всяком случае, в юности - как "одинокого ворона". Несколько раз пережив предательство, он укрепляется в мысли, что не может никого приближать к себе - потому что это плохо закончится. В конечном итоге, он оказывается в том же положении, что и Ройенталь - защищая себя, "потомка предателя", иронией и насмешками, предельным самообладанием и некоторой долей высокомерия. Но здесь есть некоторые различия между ними - если Алва может быть действительно хорош с теми, кто ниже его по статусу, от кого он не ждет попрекания грехами предков, то Ройенталь наоборот - способен раскрываться только с равными себе. Вообще, Ройенталь более скрытен, менее склонен к высказыванию своих крамольных мыслей, чем Алва. Страх, что его не поймут и осудят, в нем, несомненно, сильнее.

Женщины

Что касается отношений с женщинами, то здесь Ройенталь и Алва похожи, и очень. Оба они пользуются успехом у женщин, оба, позволив себе серьезные чувства и привязанность, были преданы, постоянные любовницы обоих - блондинки-аристократки, которые то ли любят их, то ли ненавидят - не понять. Но и здесь есть свои нюансы. Первый - различное отношение Ройенталя и Алвы к женщинам. Если первый "жесток с женщинами", обольщая их и бросая, то Алва к чувствам своих любовниц относится куда более щадяще. Возможно, не в последнюю очередь потому, что большинство из них сами стремятся заполучить его в постель, а он просто удовлетворяет их желания. Такого уж бурного темперамента за Алвой не замечено - скорее всего, ему к его тридцати пяти годам уже успела поднадоесть популярность у противоположного пола. Он умеет дружить с женщинами, строить с ними отношения без всякого намека на постель... чего явно не может делать Ройенталь. Впрочем, скорее всего, это ему и не нужно. Второй нюанс - специфика отношений Алвы и Ройенталя с женщинами, игравшими большую роль в их жизни. У Алвы таких две - предавшая его Эмильенна и Катарина, в чьей ненависти к себе он уверен. Его фраза "Ненавидящая любовница забавнее влюбленной" вполне могла бы принадлежать и Ройенталю - в его Эльфриде сливаются и предательница, и ненавистница. Впрочем, самой первой предавшей Ройенталя женщиной все-таки была его мать. Про мать Алвы мы ничего не знаем, но, скорее всего, таких крайностей там все же не наблюдалось. Потому что если судить по отношениям Ворона с Эмильенной, в которую он был влюблен настолько, что даже не хотел ложиться с ней в постель до свадьбы, поведение Алвы в юности было вполне нормальным для его возраста и социального статуса. Это с возрастом он поднабрался цинизма, да и то явно в меньшей... концентрации, чем Ройенталь. Оно и понятно - женщина впервые "напала на него с ножом" значительно позже. Да и Катарина, отношения с которой у Алвы долгие и достаточно серьезные, хоть и врала, но не предавала его так, как Эльфрида Ройенталя.

Увлечения

Еще одна сфера жизни, где у Ройенталя и Алвы немало общего - увлечения. Оба они пьют достаточно много (Алва красное вино, Ройенталь белое и виски), оба дерутся на дуэлях (про Ройенталя Танака пишет, что однажды он поочередно дрался с тремя женихами обольщенной им девушки, ну а с Алвой под конец просто никто не отваживался связываться), оба играют в азартные игры (хотя и Ройенталь и не с таким размахом), и, наконец, оба любят войну. Если поподробнее говорить о различиях в этой сфере, то там, где Алва - первый во всех смыслах, Ройенталь - один из вторых. Если переносить все на реалии Талига, то Ройенталь мог бы быть кем-то из маршалов в подчинении у Алвы. В ЛоГГ же Кэнналийскому Ворону делать особенно нечего - там есть Райнхард, служить которому Алва вряд ли бы смог (два таких гения в одной империи не уживутся точно), а в Союзе... ну, разве что пошел бы в десантники. Потому что там меры, которые работали в монархическом Талиге, выглядели бы чуть ли не преступлением. Постепенно к Алве приходят мысли, характерные, скорее, для Райнхарда, чем для Ройенталя - мысли о том, как скучно воевать, если ты постоянно побеждаешь. Впрочем, по этой же причине ему скучно играть, и, вероятно, очень скоро бы стало скучно драться и соблазнять женщин. Ройенталю, все же, до этого далеко. Если сравнивать сферу общения этих двух героев, то Алва все же более контактен, ему проще завязать отношения, годные хотя бы для совместного распития алкогольных напитков. Если Ройенталь на протяжении всей "Легенды" пьет практически только с Миттермайером, то у Алвы с этим значительно проще, и зачастую он может собрать компанию из четырех или более человек. Еще Алва поет, играет на гитаре и превосходно держится в седле - всего этого за Ройенталем не замечено. Хотя последнее, возможно, и имеет место быть.

Выводы

Сходство:
- оба светлокожие брюнеты среднего роста, следящие за своей внешностью (кстати, Алва вполне бы мог родиться разноглазым - в его семье синие глаза, в отличие от черных, встречаются на самом деле очень редко);
- оба родились и выросли в богатых аристократических семьях;
- оба в той или иной степени были отвергнуты обществом равных себе - Ройенталь как "бастард", Алва как "потомок предателя";
- оба защищают себя цинизмом, иронией, иногда высокомерием;
- оба пережили предательство со стороны женщин;
- оба талантливые военные и политики;
- оба состоят в длительных отношениях с женщинами, которые их ненавидят - или делают вид, что ненавидят;
- оба пьют много алкоголя, дерутся на дуэлях, имеют репутацию соблазнителей;
- у обоих прозвища связаны с птицами (Кэнналийский Ворон и Грозовой Орел).
Различия:
- цвет глаз;
- большая, и, скорее всего, сплоченная семья у Алвы, самоубийство матери и алкоголизм отца у Ройенталя;
- у Алвы значительно большее количество если не друзей, то приятелей, чем у Ройенталя, который постоянно общается только с Миттермайером;
- Алве значительно проще довериться кому-либо, чем Ройенталю;
- женщина, предавшая Алву, все же не являлась его родной матерью или давней любовницей, как у Ройенталя;
- на войне Алва побеждает всех, Ройенталь же способен потерпеть поражение;
- отношения Алвы и Катарины во многом менее искренни, чем отношения Ройенталя и Эльфриды;
- Ройенталь соблазняет женщин, чтобы причинить им боль, Алва - скорее, наоборот;
- вкусы по части алкоголя у них различны.

@темы: рокэ алва, отблески этерны, оскар фон ройенталь, мои размышления, ЛоГГ

---

Наконец-то приличный Р/Р. И даже внезапно R. Тавтология, конечно, получается.
AU, ER. Женщина, упомянутая в фике, может быть кем угодно - хоть Эльфридой, настоящий отец ребенка которой - кто-то другой. Хоть просто левой ОЖП, с которой Ройенталь пофлиртовал немного.

Игра с огнем

В кабинете императора бьются бокалы, свистит ветер, мелькает белый плащ и сверкают серые глаза. Император в ярости. И ярость эта вызвана одним из его адмиралов – тем, кто сейчас стоит перед письменным столом, не опуская ни головы, ни взгляда, внешне спокойный и невозмутимый – но только внешне.
Император бросается в него словами, словно камнями в блудницу древних времен, кричит, припоминая все когда-либо совершенные грехи, мечется по кабинету – так, что от поднятого ветра со стола слетает несколько бумаг. Впрочем, их еще много там, неподписанных, не прочитанных документов, императорских дел – а император отвлекается на своего адмирала. И адмирал наслаждается этим, хотя и никак не выдавая своих чувств – наслаждается тем, что его в кои-то веки поставили выше всегда неотложных, всегда таких важных проблем, каменных плит, взваленных на плечи самовластного правителя.
Когда император в очередной раз проносится мимо стола, его ловят за талию, запуская руки под плащ, и удерживают на месте, прижимая к себе. Под черной формой быстро бьется сердце, золотистые пряди прилипли ко лбу, и адмирал позволяет себе отбросить их назад, слегка коснувшись лица. Император приоткрывает рот, явно затем, чтобы возразить, но его целуют и тянут на стол, сбрасывая на пол оставшиеся бумаги. Они разлетаются, словно белые голуби от шагов человека, носители важной информации, от которых сейчас избавляются, как от досадной помехи. Император упирается руками в грудь адмирала, пытаясь оттолкнуть его, но одну из этих рук перехватывают, подносят к губам и целуют, глядя сверху вниз чуть насмешливыми глазами. Эта насмешка – тоже условие игры, равно как и нахальные пальцы, снимающие белый плащ. Он падает со стола мягкой волной, вслед за бумагами, и император невольно дергается, чувствуя себя лишенным привычной защиты, под горячей тяжестью чужого тела.
Золотистые волосы рассыпаются по столу, обе руки заведены за голову и сжаты сильными пальцами. Императора ласкают, мягко, но властно, с уверенностью, которую дает только опыт обращения с телом – и именно с этим тоже. Снимать брюки одной рукой неудобно, но адмиралу не привыкать. Он хорошо умеет делать это, отвлекая поцелуями, поглаживая запястья плененных рук.
Император вздрагивает от холода, оказавшись полуобнаженным. Но тут же на его пах ложится горячая ладонь, заставляя императора прикусить губу до крови. Темная капелька стекает вниз, но её слизывают, проводя языком по горлу, мысленно благословляя то, что воротник давно уже расстегнут.
Адмирал замирает на мгновение, вглядываясь в лицо императора, когда тот невольно толкает вперед бедра, подставляясь под ласку. Только мгновение – и он слегка отстраняется, чтобы достать смазку из ящика стола. Император снова приоткрывает губы, но словно передумывает что-либо говорить, и ограничивается резким коротким кивком.
Это не изнасилование, хотя и чем-то похоже – быстро, грубовато, подготовки – необходимый минимум. И лишь изредка адмирал позволяет себе чуть-чуть нежности – провести ладонью по ноге на своем плече, скользнуть пальцами в тяжелую, чуть влажную от пота массу длинных волос. Губы императора в эти моменты кривит усмешка, которая почти сразу же сменяется гримасой - удовольствия, и боли, и чисто физической страсти, так непохожей на то, что ему привычно с ранней юности - гнев, жажда сражений и власти. Теперь властвует другой, и императору нравится это, нравится, что хоть на миг он может снять со своих плеч каменные плиты ответственности - за себя, за всю империю, за своего адмирала, который двигается резко, дышит часто и горячо.
Все заканчивается не быстро и не медленно - как раз в тот момент, когда нужно, адмирал слишком опытен в делах любви, чтобы ошибиться. Любви? Даже задыхаясь от наслаждения, невольно прижимаясь к чужому телу, император не уверен, что любит этого человека. Но он чувствует, что ярость его прошла. Адмирал выпил, вытянул её всю - нарочито грубыми прикосновениями, резкостью, напором и уверенностью неотразимого любовника. Император знает - он спал со многими. Раньше.
Теперь только с ним.
Адмирал отстраняется, и император чувствует, как саднит шея где-то под ухом. От укуса останется след, который нужно будет скрывать волосами. Император не думает, что все его приближенные в курсе его личной жизни, и ярко покраснел бы, узнав об этом. Поэтому он предпочитает скрываться. Прятаться. Хотя и не во всем - подавлять свои приступы ревности, ярости, собственничества ребенка, у которого даже не отняли - могут отнять игрушку, он не считает нужным.
- У вас ведь ничего не было с этой женщиной, Ройенталь, - начинает император, выпрямляясь, давя желание поморщиться - его рабочий стол все-таки слишком жесткий и неудобный для того, чтобы заменить кровать. - Вы затеяли все дело, чтобы в очередной раз позлить меня.
Адмирал коротко кивает, подтверждая правоту императора. Затем уверенными, привычными движениями застегивает брюки. Заваливая любовника на стол, с себя он не снял больше ничего, даже плаща. Грубый солдат… или, во всяком случае, хочет казаться таким.
- Вы не боитесь, играя с огнем? - с легкой усмешкой на губах интересуется император, одеваясь сам. Раньше адмирал пытался помогать ему, проявляя галантность мужчины и аристократа, но императору никогда не нравилась такого рода помощь. Разве что от маленького Эмиля. Но его адмирал, его любовник - нечто совсем другое. Совершенно.
- Меня завораживает этот огонь, - задумчиво отзывается адмирал, смотря на императора - но не пристально, туманным, почти мечтательным взглядом. Лицо его не меняет своего выражения - все та же спокойная невозмутимость. Лишь в моменты страсти император видит на этом лице что-то другое.
- Вы не думаете о том, что он может обжечь? - император улыбается, слегка подтрунивая и над любовником, и над собой. - Возможно, однажды вы не сможете остудить его вовремя, Ройенталь.
Адмирал молча наклоняет голову в жесте то ли согласия, то ли покорности. Затем как-то очень естественно интересуется:
- Позвать Эмиля, чтобы расчесал вам волосы?
- Не стоит, я позову его сам, - отмахивается император нарочито небрежно, но вспыхнувший на щеках румянец выдает его с головой. - Ройенталь…
В разноцветных глазах мелькает невольный интерес.
- Что, ваше величество?
- Не называйте меня «величеством», - морщится император, застегивая китель. - Сколько раз вам говорить, что я не желаю слышать этого от вас?
- Тогда сами не называйте меня по фамилии, - парирует адмирал. - Вы ведь знаете мое имя.
Император вздыхает, с неохотой, но признавая его правоту.
- Оскар… как думаешь, мне пора жениться? - с явным трудом произносит он, стараясь не смотреть на любовника. Вопрос неловок, неуместен, неприятен, но император и так оттягивал этот момент, сколько мог.
Лицо адмирала каменеет в своем спокойствии. На какой-то момент он словно становится не человеком, а статуей, похожей на него во всем - кроме жизни во взгляде.
- Пора, - отчеканивает он, таким же спокойным до мертвенности голосом. - Но я так не думаю.
Император опускает взгляд и заливается краской. Но адмирал этого не видит, упорно не глядя в его сторону.
- А если… мне жениться на тебе? - наконец, интересуется император, поднимая голову. В его глазах искрится зарождающимся пламенем новая идея. И адмирал замечает это - почти случайно, но замечает.
- Ребенок, Райнхард, - вздыхает он, встречаясь взглядом с императором. - Тебе нужен наследник.
- Моим наследником будешь ты. Ты вполне этого достоин…
- Я старше тебя, и, вероятно, умру раньше, - замечает адмирал, пожав плечами. - Если ты хочешь жениться…
- Нет, - император мотает головой. - Я совсем этого не хочу. Но должен.
Адмирал знает это. Но знание не делает боль, горячую острую боль, сдавившую его сердце, хоть немного слабее. Он не может заставить себя попросить императора об отсрочке, убедить его, попытаться повлиять, надавить на жалость или совесть - он не Оберштайн. Он не опустится до подобных манипуляций. Пусть император решает сам. А адмирал постарается принять его решение.
Хотя что-то и подсказывает ему, что принять не получится.
- Тогда женитесь, раз должны, - произносит адмирал медленно, тщательно контролируя свой голос. - Дата уже назначена?
Император качает головой.
- Я хотел посоветоваться с тобой… Моей наследницей может стать Аннерозе - она меньше рискует погибнуть, чем мы.
- Она женщина, Райнхард. Рейх не примет женщины на троне.
Император вздыхает.
- Она может родить от кого-то ребенка…
- Вы прикажете это ей? - невесело усмехается адмирал.
Император сжимает губы и отворачивается, отходит к окну. Его рука тянется к медальону на груди.
- Тогда предложите что-нибудь сами, Ройенталь, - звучит его внезапно равнодушный, бесконечно усталый голос. - Если вам небезразлично, женюсь я или нет.
Адмирал долго смотрит на него, в довольно тонкую для мужчины спину, обтянутую черной формой - белый плащ продолжает валяться на полу вместе с бумагами, - в растрепанные и разметавшиеся по плечам волосы. Плечи императора напряжены, и это заметно, заметно… Его рука едва заметно дрожит.
Адмирал с трудом, превозмогая себя, делает шаг. Потом еще один. Потом еще. Встать рядом с императором, обнять его за плечи - дается уже легче. Накрыть пальцами свободной руки сжатый кулак, вздрогнуть, почувствовав, как холодна чужая рука - совсем легко.
Он не знает, что можно предложить.
Но знает, что не может лишиться права обнимать вот так, и более страстно, крепко, стоять рядом, видеть императора - живым человеком, иногда неуверенным, иногда эгоистичным или капризным. Не может.
Огонь обжигает, но адмирал уже давно привык терпеть боль, как физическую, так и душевную. И боль для него ничто. Куда сильнее он боится темноты, в которой так легко заблудиться, потеряться, не знать, что ты и где ты.
А, если огонь уйдет, останется лишь темнота.

@темы: слэш, мое творчество, фики, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, AU, ЛоГГ

---

AU к 25 серии. Разговор Райнхарда и Оберштайна был длиннее, чем его показали в аниме. За кадром - Райнхард/Кирхайс, в кадре между Райнхардом и Оберштайном... эмм... ну, кто что углядит. Для кого-то джен, для кого-то слэш. И да, возможен OOC, особенно Райнхарда. Очень возможен.

Момент уязвимости

Оберштайн непривычно настойчив и напорист - он наклоняется вперед, опираясь ладонями об стол. Слишком близко. И слишком явно выражает эмоции его лицо - краем глаза Райнхард замечает это.
Происходящее странно, и он невольно старается вжаться в спинку кресла, отвернуться, сжать губы - выстроить стену между собой и своим советником. Обычно этим занимается сам Оберштайн, и намного успешнее, чем он. Между ними всегда была стена - стена расстояния, личного пространства, в которое раньше не пытался вторгнуться никто из них. Райнхард привык к этой стене. Привык, что Оберштайн - отстранен, всегда спокоен, сдержан. Всегда контролирует себя. Всегда делает шаг назад, физически или морально, стоит Райнхарду намекнуть, что тема разговора ему неприятна.
Правда, к ЭТОЙ теме он возвращается снова и снова.
Райнхард вспоминает обрамленное рыжими до красноты волосами лицо и еще сильнее сжимает губы. Это только его. Их ссора, их непонимание, все, что сказали они с Кирхайсом друг другу совсем недавно - только его. Оберштайну не нужно это знать. Он не может оказать какого-либо влияния на их отношения.
Но почему же он постоянно возвращается к этой теме?
Сейчас Райнхард даже не пытается задуматься о том, чего хочет Оберштайн. Но ему не нравятся произошедшие перемены. Не нравится, что Оберштайн стоит совсем рядом, глядя на него сверху вниз, слишком близко для того, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности.
Как они до этого дошли?
Райнхард не может понять.
- Вы мне не отец, чтобы лезть в мои дела! - не выдержав, выпаливает он. Потому что Оберштайн не отстраняется, и это нервирует. Потому что лицо напротив выглядит непривычно… живым. Даже глаза кажутся живыми.
- Разумеется, - откликается Оберштайн, и голос его немного успокаивает Райнхарда - хоть он звучит как обычно, тихо, безэмоционально, почему-то напоминая один из старинных мечей, чье лезвие потемнело от времени - такой же прохладный, гладкий, но опасный, если пальцы случайно соскользнут не туда.
- Я вам не отец. Но это тот случай, когда ваши личные дела оказывают влияние на ваши решения государственного масштаба.
- Я не ребенок, и лучше вас знаю, оказывают они влияние или нет, - огрызается Райнхард. Один раз дав волю своим чувствам, он теперь уже не может остановиться.
- Я все знаю и сам, Оберштайн. Не надо меня поучать.
- Разумеется, - Оберштайн слегка наклоняет голову, но теперь Райнхарда начинает раздражать и это - подчеркнутая покорность в жестах, словах, во всем, кроме самого главного - Оберштайн так и не выпрямился, не убрал руки с его стола. - Разумеется, вы все знаете и сами. Но знать - не значит действовать, ваше превосходительство.
Райнхард отворачивается, не желая смотреть на своего собственного советника. Он не знает, что возразить, и от этого его начинает трясти. Сейчас приказать Оберштайну уйти - означает признать свое поражение. Как они до этого дошли? Как до этого дошел он?
Оберштайн подчинится его приказу, это несомненно. Он подчиненный, Райнхард начальник. Начальник обладает властью над своим подчиненным.
Во всяком случае, должен обладать.
Оберштайн молчит и ждет. Райнхард мельком думает, что у него, наверное, уже начинает болеть спина от неудобной позы. Но Оберштайн выбрал эту позу сам, и эту боль тоже. Захотел бы - выпрямился.
Молчание тянется, словно смола, темная и вязкая. Райнхард еще слышит отголосок последних слов Оберштайна. Знать - не значит действовать. Где-то он уже читал, слышал подобное. На скучном уроке, в скучной книге, одной из десятков, содержание которых Райнхард теперь не вспомнит - и не хочет вспоминать. Избитая фраза, но здесь и сейчас она звучит как-то…
Уместно.
Знать - не значит действовать. Что он знает об Оберштайне? О сдержанном, хладнокровном, ледяном на ощупь Оберштайне?
Ледяном?
Райнхард невольно прислушивается к своим ощущениям. Оберштайн совсем рядом, все еще совсем рядом, и, если даже не наклониться вперед, а просто выпрямиться, просто посмотреть ему в лицо, не отворачиваясь и не отстраняясь…
Момент уязвимости. Да. Поза, выражение лица, вторжение в чужое личное пространство - момент уязвимости Оберштайна. Момент, в котором он показывает, что на самом деле нужно ему самому. Не государству. Ему.
- Чего вы хотите, Оберштайн? - Райнхард усмехается, сам того не понимая. - Что нужно вам, что вы так часто напоминаете мне о Кирхайсе?
- Мне нужно, чтобы вы стали полновластным правителем, - негромко произносит Оберштайн. - Только вы можете сделать Рейх действительно великим. Только вы можете изменить или отменить несправедливые законы, принятые Гольденбаумами. Только вы можете закончить бессмысленную войну, поглощающую множество жизней на протяжении столетий.
- Но что вам-то все это? - пожимает плечами Райнхард, наклоняясь вперед сам - и с удовлетворением отмечая, что Оберштайн наконец-то выпрямляется, на мгновение поморщившись от боли в спине. - Вы хотите стать кем-то, Оберштайн. Занять место Кирхайса?
Оберштайн качает головой.
- У меня есть свое собственное место, ваше превосходительство, - прохладно отзывается он.
- А если его не будет? - губы Райнхарда вновь растягиваются в усмешке. Он начинает чувствовать азарт, словно в бою, теперь уже сам сокращая дистанцию между ними. - Это зависит только от меня, ведь так?
- Да, ваше превосходительство, - кивает Оберштайн. - Это зависит только от вас.
- Тогда ответьте мне на вопрос, - Райнхард смотрит на него долгим взглядом, пытаясь поймать хоть какой-то жест, мгновенную дрожь, или, быть может, мимолетное движение губ. - Вы знаете, как я провожу время по ночам?
Оберштайн слегка наклоняет голову - даже не кивок, а, скорее, намек на него.
- И из-за этого вы постоянно говорите о том, что я должен отдалить Кирхайса от себя?
- И из-за этого тоже, - соглашается Оберштайн. - Вы рискуете, ваше превосходительство. Закон о наказании за гомосексуальные связи еще не отменен.
- И дело только в этом? - Райнхард кривит губы, и не понять, улыбка это или усмешка. - Вас волнует, что я рискую… но не волнует, с кем?
- Это ваше дело, - отзывается Оберштайн. - Пока ваша личная жизнь не мешает государственным делам, это ваше дело. Но сейчас герцог Лихтенладе ищет любой повод, чтобы очернить вас. Так что, помимо влияния генерал-адмирала Кирхайса на ваши решения, есть и другие причины для того, чтобы вы вели себя с ним так же, как и с другими своими подчиненными.
Райнхард долго смотрит на него. Долго и пристально. Затем, поморщившись, откидывается на спинку кресла.
- Я понял вас, Оберштайн, - произносит он голосом, почти таким же безжизненным, как и у его советника. - Уходите.
Но, прежде чем уйти, Оберштайн в последний раз глядит на него, отвернувшегося, прикрывшего глаза. Глядит недолго, всего несколько секунд. Затем уходит, точно зная, что Райнхард не проводит его взглядом.

@темы: слэш, мое творчество, фики, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, AU, ЛоГГ

---

Кто-то хотел клип Ройенталь/Оберштайн?

Получите и распишитесь.



Пейринг: Оскар фон Ройенталь/Пауль фон Оберштайн
Песня: 5 стихий - Карнавал лжи
Предупреждение: лично мне этот клип начал делать плохо еще в процессе его творения. Потому что Ройенталю в нем, по-моему, очень плохо... Но я не специально. Это все Оберштайн, который наотрез отказался сделать ему хорошо. Переспать-то, может, и согласился, но какую-то другую гадость явно выкинул.

@темы: слэш, мое творчество, клипы, оскар фон ройенталь, пауль фон оберштайн, ЛоГГ

---

Давно я не брала в руки шашки...

... то бишь, не садилась за видеоредактор.
Опять слэшный клип. Опять с Ройенталем, да. Даже и не помню, когда последний раз делала клип без него.



Пейринг: Райнхард фон Лоэнграмм/Оскар фон Ройенталь/Вольфганг Миттермайер. Хотя является ли здесь пейрингом взаимодействие Двойной Звезды - под вопросом. Это с господами Лоэнграммом и Ройенталем все по большей части ясно...
Песня: Ясвена - Сопряжение сфер.
И да, голос женский. Но текст очень подходит, а в мужском исполнении этой песни вроде как и нет. Если кто-нибудь все же найдет - буду очень признательна.

@темы: слэш, мое творчество, клипы, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, вольфганг миттермайер, ЛоГГ

---

Я очень постаралась поверить в то, что Райнхард и фем!Оберштайн таки поженились...

... и написала про их брачную ночь. Получилось длинно. Получилось, наверное, местами OOCно. Получилось AU - ну это понятно. И получился рейтинг - R уж точно. Хотя планировалась нца. Но это как всегда.
И да, "Эдипов комплекс" потому, что это в принципе моя ассоциация с этим пейрингом.

Эдипов комплекс

- Вы когда-нибудь раньше видели обнаженную женщину? - негромко интересуется Оберштайн. Император краснеет, кровь невольно приливает к щекам, несмотря на то, что он отчаянно этого не хочет. Нет, он не видел обнаженных женщин. За кого Оберштайн его принимает? Оберштайн… нет, теперь уже Лоэнграмм. Его жена. Она, наверное, имеет право так спрашивать… но всем известно, что у него не было любовниц. Никого, кроме неё.
- Нет, не видел, - с трудом выговаривает он. И голограммы пикантного содержания, однажды все же просмотренные в обществе Кирхайса, не делают его лжецом - там были другие женщины. Их нельзя было потрогать, они не стояли перед ним вот так, в белом свадебном платье, ожидая чего-то… чего? Того, что называется супружеским долгом?
Император с немалым трудом признает для самого себя, что не знает, что делать дальше. Природа, которая, как говорили ему когда-то, должна подсказать сама, сейчас подсказывать не спешит. Он уже целовал Оберштайн, и даже не раз - может, стоит начать с того же? Как делать это, он хотя бы уже представляет.
Но, прежде чем он решается поцеловать свою теперь уже жену, слышится негромкий прохладный голос:
- Снимите с меня платье.
- Что? - император с удивлением смотрит на женщину перед ним. А та спокойно, словно так и должно быть, поворачивается к нему спиной.
- Снимите с меня платье, - терпеливо повторяет она. - В первую брачную ночь муж должен раздевать жену.
- Обязательно? - император глядит на застежки свадебного платья, которые выглядят для него очень непривычно - на мужской одежде не бывает таких застежек. Но больше всего его пугают не они, а то, что скрывает белая легкая ткань. Спина.
Эта спина даже внешне не похожа на мужскую - более узкая даже в плечах, а над бедрами сужающаяся еще больше, образующая плавную линию. Покрой свадебного платья скромен, как и подобает женщине в возрасте и положении Оберштайн, оно не обнажает ни одного лишнего участка кожи, но пышная юбка, тонкая талия, кружевной воротник, закрывающий шею, но явственно всем своим видом намекающий, что шея под ним именно женская... У императора подрагивают руки при одной мысли, что ему придется касаться всего этого.
- Обязательно, - все так же спокойно, без намека на давление, но безжалостно произносит его жена. - Прежде чем ложиться с женщиной в постель, мужчина должен понять, каково это - прикасаться к ней.
Император признает справедливость этого утверждения. Оберштайн права, как, впрочем, и всегда. Но подойти к ней - уже сложно. У императора мелькает мысль, что, наверное, стоило выпить для храбрости... Но он отвергает эту мысль. Неужели он, никогда не избегающий боя со своими врагами, а наоборот, всегда желающий его, не сможет всего-навсего дотронуться до женщины, будучи трезвым? Тем более, что эта женщина - его жена.
Ткань под его руками теплая, и император краснеет снова, понимая, что согрета она живым телом. Он плохо представляет себе, как должна выглядеть женщина без одежды, но даже туманные образы, порожденные фантазией, смущают его. Хорошо, что Оберштайн стоит к нему спиной и не видит этого. Оберштайн… да что же это такое! Император пытается припомнить, как же все-таки зовут его жену. Нельзя и сейчас продолжать называть её по фамилии, даже мысленно - ведь фамилия у неё теперь другая.
Паула. Точно. Её зовут Паула. Но император никак не может привязать имя к его носительнице. Непривычно. Странно. Не сочетается с белизной свадебного платья и чуть более темным тоном постепенно обнажающейся кожи. Император все еще боится касаться этой кожи напрямую, только через ткань.
Но застежки на спине заканчиваются слишком быстро, как-то внезапно. Император застывает в неуверенности.
- Теперь снимите платье с плеч, - подсказывают ему успокаивающе прохладным голосом. - Просто сбросьте его вниз.
Император делает это - возможно, слишком резко, потому что прикосновение к обнаженной коже обжигает его. Белое облако падает на пол, к ногам женщины. Она медленно и плавно делает несколько шагов. Император невольно считает их, наблюдая.
Раз - туфелька на каблуке переступает через ткань, умудрившись нигде не проткнуть и не запутать её. Два - то же движение повторяет вторая туфелька. Три - женщина поворачивается к нему лицом, смотря вперед своим обычным, непроницаемо спокойным взглядом.
К мимолетному удивлению императора, она не обнажена. Кусочки белой ткани и кружев все еще отчасти скрывают её тело. Но и того, что видно, достаточно, чтобы залиться краской и отвести глаза.
- Посмотрите на меня, - звучит мерный, чуть более мягкий, чем обычно, голос. - Вы хотите продолжить меня раздевать?
Император мотает головой, не поднимая её, прижимая ладони к щекам, чтобы хоть немного остудить их. Его тело взбудоражено, и император не понимает, что с этим делать. Он напряженно ждет, что станет делать она… Паула. Да, Паула. Теперь это имя больше подходит ей.
Внезапно император чувствует прикосновение к плечу. Рука легкая, едва ощутимая, но теплая - даже сквозь ткань формы и плаща. Он вздрагивает, но затем заставляет себя расслабиться.
Движения Паулы неторопливы, и император сам не замечает, как утыкается лицом в нечто теплое и мягкое. Правда, его подбородок чувствует что-то более жесткое, по ощущениям похожее на кружева. Приоткрыв один глаз, он убеждается, что это действительно кружева. А теплое и мягкое - белая ткань, под которой горячая кожа. И запах…
Император невольно улыбается. Ему нравится запах.
Паула гладит его по голове, легко, иногда на несколько мгновений запутывая пальцы в волосах. Императору нравится и эта почти дружеская ласка, напоминающая, как он сам когда-то играл с волосами Кирхайса. Но запах тогда был другим. Император не может сформулировать, в чем именно заключается различие, но уверен, что оно есть.
Другая рука Паулы гладит его плечи, и эта ласка тоже осторожна и ненавязчива. Император понимает, что это не только ласка, только в тот момент, когда с плеч соскальзывает плащ. Краем глаза он видит, что белый плащ и белое платье, перемешавшиеся на полу, почти неотличимы друг от друга. Странно, но это успокаивает его.
- Мне продолжить вас раздевать или вы разденетесь сами? - с непривычно теплой интонацией спрашивает Паула. В любое другое время императору бы не понравилась эта интонация, но сейчас она слишком хорошо сочетается с другим теплом - под его щекой, на плече, рядом с рукой. Тепло расслабляет его. И тепло её голоса тоже.
- Продолжайте, - немного невнятно отзывается он.
Несмотря на эту невнятность, она все понимает. И неторопливо, спокойно, уверенно - ведь её собственная форма министра обороны немногим отличается от его - снимает с него одежду. Император не сопротивляется, но и не помогает ей. Прикосновения, первое время жгучие, постепенно начинают ощущаться по-другому - как еще одна капля желанного, мягкого тепла, заполняющего пустоту в груди - пустоту, которую император чувствовал уже давно. Он позволяет Пауле снять с него даже тяжелый медальон, даже погладить длинную вмятину, оставшуюся на коже от долгого ношения золотой цепочки... но вдруг она останавливается сама.
Останавливается и садится на кровать.
Император, удивленный, почти разочарованный тем, что к нему перестали прикасаться, смотрит на неё - и теперь уже не отводит взгляд через несколько секунд.
- Нам нужно… разделить ложе? - спрашивает он, и сам не понимает, почему его голос звучит так хрипло.
- Если вы желаете, - спокойно отзывается Паула, снимая с себя туфли. Без них она кажется императору какой-то непривычной, слишком маленькой - даже так, сидя.
- Насиловать вас я не стану.
- Женщина не может насиловать мужчину, - возражает император. Для него это истина, не подлежащая сомнению, и поэтому слова жены не вызывают у него никакого страха, никаких образов или ассоциаций.
Паула ничего не отвечает, только едва заметно улыбается. Сердце императора начинает биться чаще, когда он понимает, что в первый раз видит её улыбку.
Раздевшись до конца - все так же неторопливо, словно и не замечая, что на неё смотрит мужчина, - Паула ложится на кровать. Император наблюдает за ней, и ловит себя на том, что у него пересохло в горле. Ощущение непривычно, но этой ночью ему непривычно многое. Может, так и должно быть?
- Вы будете спать так? - неловко интересуется он, осторожно присаживаясь на угол кровати.
- Если вы уснете, - отзывается Паула, чуть приподнявшись на локте. - Снимите с себя белье.
Император заливается краской, едва посмотрев вниз. Ему кажется очень неприличным раздеваться вот так перед женщиной. Даже вести себя… реагировать так ему кажется неприличным.
- Это обязательно? - выдавливает он из себя, покраснев еще сильнее.
- Это обязательно, - кивает Паула. - Не я настаиваю на исполнении супружеского долга. Настаивает ваше тело.
- И что мне… потом делать? - император хрипло задает самый главный вопрос этой ночи. Вопрос, который мучил его последние несколько месяцев.
- Сегодня - ничего, - негромко произносит Паула, отведя взгляд чуть в сторону - и император благодарен ей за это. - Просто раздевайтесь и ложитесь на кровать.
Император снимает один-единственный предмет одежды очень медленно, ему даже кажется, что непростительно медленно, но он не может заставить свои руки двигаться быстрее. Затем опускается на кровать. Он, конечно же, не может видеть, насколько красив сейчас - с телом скульптуры очень древних, еще терранских времен, с кожей почти такой же белой, как мрамор. И румянец на щеках его совсем не портит, наоборот, наглядно демонстрирует, что эта скульптура живет, дышит и чувствует.
Даже Паула, урожденная фон Оберштайн, с её знаменитой сдержанностью, невольно задерживает дыхание, глядя на своего теперь уже мужа. Она не может сказать ему, как он красив - это будет банально и не ко времени. Но она может показать ему.
Она расслабляет его прикосновениями, скорее по-матерински нежными и ласковыми, чем страстными. Постепенно его тело становится менее напряженным, император - она все еще не может заставить себя называть его по имени - прикрывает глаза, наслаждаясь. И только тогда Паула садится на него сверху, постепенно, не ошеломляя его новыми ощущениями, а мягко приучая к ним. Но он уже не боится, и через некоторое время начинает двигаться сам.
- Вы… должны родить мне ребенка, - хрипло произносит император, держа её за бедра, контролируя темп и резкость движений.
- Паула…
Она невольно улыбается - едва-едва, но все же. Хорошо, что император понял, что называть её по фамилии сейчас - неуместно. И… надо попытаться самой назвать его по имени.
Райн-хард. Она мысленно выговаривает его имя между двумя толчками. Райн-хард. Да. Это приятно. Ощущение удовольствия. Оно не может ассоциироваться с титулом или с фамилией. Только с именем.
- Паула… - он ласкает её грудь, пока еще грубовато, неумело, но это вопрос времени… он научится делать это более нежно, хотя и уже сейчас… аххх, уже довольно неплохо…
- Паула… - он изучает её тело, пусть пока и несмело, гладит её по спине, по плечам, немного по рукам… хорошо, хотя можно лучше, но для девственника - очень и очень хорошо…
- Райнхард! - наконец, вскрикивает она, одновременно отвечая на невысказанный вопрос и делая то, что нужно было сделать уже давно. И еще… выражая благодарность за доставленное удовольствие. Единственным способом, какой она может себе позволить.
Он не кричит и не стонет, только резко выдыхает, изливаясь. Он мужчина, а мужчина не может позволить себе кричать, неважно, от чего - от боли или от наслаждения. Хотя и он тоже чувствует благодарность. Но за другое.
За то, что она поняла и приняла его.
Во всех смыслах.

@темы: мое творчество, гендерсвитч, гет, фики, OCC, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, AU, ЛоГГ

---

Наконец-то у меня что-то написалось не по Рейху...

...и наконец-то нечто относительно оптимистичное. AU, где Яна Вэньли вовремя нашел и уполз Шенкопф. Слэш, как таковой, не прописан, но намеки есть. И намеки ясные. Ну да, я шиппер, что с меня взять?
И кстати, насчет звания Шенкопфа есть сомнения. Кто знает, кем именно он там был во время 83 серии - уточните, буду благодарна.

Единственно правильное

Он нашел Яна Вэньли первым. Случайно. Просто завернув не в ту сторону - хотя, получается, очень даже в ту - и пробежав по оказавшемуся неожиданно коротким коридору.
Пробежав. Если бы он шел медленнее, наверное, не успел бы.
Шенкопф ясно помнит скорчившуюся на полу, в луже крови фигурку. Такую маленькую по сравнению с ним самим, такую беззащитную... и не скажешь, что это знаменитый адмирал флота, которого признает себе равным сам Райнхард фон Лоэнграмм. Но Шенкопф хорошо знает, что Ян Вэньли - не только адмирал флота.
Возможно, именно поэтому тогда он и узнал его сразу же.
Маленький, физически слабый, не умеющий защитить себя ничем, кроме своего ума и таланта располагать к себе людей - именно таким Шенкопф всегда видел Яна Вэньли. И затянуть посильнее импровизированный бинт, наложить еще повязку сверху, взять на руки неожиданно легкое тело - словно Ян Вэньли и не взрослый мужчина вовсе, а женщина или подросток, - получилось как бы само собой.
Именно так Шенкопф и дотащил его до врачей - на руках. Будто бы и в самом деле любимую женщину.
А потом еще долго сидел рядом. Не мог себя заставить встать и уйти. На подчиненных, которые пытались оторвать его от Яна, не обращал внимания или отшучивался - мол, раз уж в этой трагедии он спаситель главного героя, то обязан играть свою роль до конца. Подчиненные понимающе улыбались и молча уходили. Хотя кое-кому - Шенкопф это чувствовал - очень хотелось сострить, что в классической пьесе прекрасный принц спасает все-таки обычно героиню, а не героя.
Впрочем, какой из него прекрасный принц?
Даже к ужасному чудовищу "плохой парень средних лет" значительно ближе.
Затем Ян начал шевелиться. Потом открыл глаза. Потом заговорил. Шенкопф точно помнит, что это было именно в таком порядке. Хотя когда именно, во сколько секунд какого часа и даже в какой день - не вспомнит хоть убей. Медики, наверное, записали, а ему-то зачем знать?
Ян как-то сказал: "Спасибо, вице-адмирал Шенкопф". Благодарно так сказал, искренне. Шенкопф еще отозвался тогда: "Не за что". Как обычно. А сам подумал - помнит ли еще Ян Вэньли, как его зовут?
Помнит, наверное. Только никогда не называет по имени. Это было бы нарушением субординации.
Но чертовски приятным нарушением, признавался сам себе Шенкопф. Чертовски.
Ян начинал вставать с постели, ходить, а Шенкопф придерживал его - обычно за руку, но иногда за талию - когда видел, что Ян совсем слаб и может упасть в любой момент. И это выглядело как-то... естественно. Чувствовалось естественно. Не может же он позволить, чтобы Ян Вэньли, которого и так откачали практически чудом, во время выздоровления упал и разбил себе голову, например, об свою собственную кровать? Никак не может.
Переговоры с Райнхардом фон Лоэнграммом были отложены. По очень уважительной причине - Ян Вэньли и ходит-то с трудом, с помощью собственного подчиненного, какие уж там переговоры? Нет, имперцы, особенно сам Лоэнграмм, рвались на корабль, конечно же. Помочь медикаментами, аппаратурой, чем-то еще... Нет уж. Шенкопф и своих-то не всегда к Яну пускал, заворачивал назад со словами: "Рано ему еще". Что именно рано - разговаривать, волноваться, напрягаться, - зависело от ситуации.
Правда, самого Шенкопфа пытались гонять медики. Но у них плохо получалось. Шенкопф прекрасно понимал, что многие из них просто боялись - розенриттеров в целом и его самого в частности. И правильно боялись. Нет, причинять серьезный вред гражданским, а, тем более, врачам он никогда бы не стал. Это недостойно солдата. Но тонко намекнуть, что именно он, по сути, спас жизнь Яну Вэньли, и хотел бы видеть, что с этой самой спасенной жизнью делается потом - это всегда. Подобные тонкие намеки медиками обычно хорошо понимались... хотя и хватало их не так уж и надолго.
К сожалению.
Всерьез Шенкопф слушался только самого Яна. Впрочем, его всегда было приятно слушаться. Ян редко говорил ерунду вроде: "Оставьте меня в покое, вице-адмирал, мне уже не так плохо". Может, понимал, что подобного приказа Шенкопф все равно не послушается, может, ему самому было приятно такое внимание. Может, было просто все равно. Хотя вряд ли все равно - некоторые проявления внимания Яна очень заметно смущали. Но отбиваться он даже не пытался. Только произносил иногда - чуть сдавленным голосом: "Вице-адмирал Шенкопф, вы меня сейчас задушите". Такие указания командующего Шенкопф понимал. Хотя и подчинялся им довольно неохотно - после спасения Яна ему часто безумно хотелось лишний раз физически почувствовать, что он вот здесь, рядом, живой, теплый, как всегда, растрепанный, и немного растерянный. Но главное, что живой. Живой.
Шенкопф понимал, что, когда они вернутся на Изерлон, все будет иначе. Яном придется делиться со всей крепостью, и в первую очередь с его женой. Потом еще и с Райнхардом фон Лоэнграммом. При одной мысли об этом у Шенкопфа ухудшалось настроение - и именно поэтому он старался думать как можно меньше. А больше - делать. Заботиться, помогать, ухаживать, когда это требовалось. Чувствовать. Ощущать. Много прикасаться, нагло нарушая личное пространство Яна Вэньли. Просто потому, что ему хотелось прикасаться.
Кто знает, как назвали бы подобное в Рейхе. Как называли собственные подчиненные Шенкопфа, узнать можно было бы, но ему не хотелось. Потому что он сам не называл это никак.
Ян Вэньли тоже не называл это никак. Во всяком случае, вслух. Мысленно он перебрал множество слов и понятий - но ни одно из них не было единственно правильным.
А может, единственно правильное просто не приходило в эту чересчур умную голову.

@темы: слэш, мое творчество, фики, ян вэньли, вальтер фон шенкопф, AU, ЛоГГ

---

Почему я внезапно прониклась пейрингом Оберштайн/Хильда...

...да потому что углядела вариант развития событий, где он не просто возможен, но и единственно логичен.

мало романтики, много политики, еще больше социологии

А вариант такой - AU, где Оберштайн по какой-то причине выжил. Врачи ли его откачали, терраисты ли в него не попали - в данном случае, неважно. Важно то, что Оберштайн есть, дееспособен и сохранил свою должность (что по крайней мере на первое время после смерти Райнхарда очень даже возможно).
Что мы имеем в Рейхе после смерти Райнхарда? Мы имеем государство, ядро власти которого - военные. Причем военные именно что Рейха, не Союза и не Феззана. Почему в данном случае это важно? Потому что в Рейхе мужчины (а среди военных только они и есть) смотрят на женщин определенным образом. Женщины - жены, дочери, домохозяйки, любовницы, обслуживающий персонал... все. За очень редкими исключениями, причем, как правило, из аристократической среды (что вообще отдельный разговор, сравнивать возможности графской дочери Хильды или баронессы фон Вестфален с с возможностями средней женщины Рейха довольно сложно). Но и то - далеко не всякая аристократка может и хочет добиваться чего-то действительно своего. Для большинства предел мечтаний - место жены или на худой конец любовницы императора. Женщина при мужчине, получившая власть за счет мужчины и, как правило, пока мужчина ей благоволит.
Таким образом, женщине в Рейхе очень трудно, практически невозможно быть самостоятельной величиной. Даже Хильда при всех своих талантах пришла к власти именно как женщина при мужчине, жена императора Райнхарда. И в данном случае неважно, какими указами он мог закрепить её право на трон - мировоззрение, формировавшееся несколько столетий, за пару-тройку лет не изменишь. Мужчины в Рейхе могут подчиняться женщине (именно подчиняться напрямую, без сексуально или романтически окрашенных отношений) при как минимум одном из двух условиях: её желание соответствует их желаниям или за ней стоит мужчина более высокого ранга или звания. В случае Хильды - ей, как императрице, будут подчиняться, пока будут видеть за ней тень Райнхарда. Маленький император Алек, конечно, делает легитимным её право на трон, но психологически переварить в качестве абсолютного правителя мать, которой бы еще дома сидеть и за ребенком смотреть, верхушке Рейха будет сложно. Очень сложно. Несмотря на рациональные доводы, что Хильда как правительница ничем не хуже Райнхарда, хотя и сильно отличается от него. Собственно, из-за этих отличий и могут возникнуть проблемы.
Как уже говорилось, верхушка Рейха, в том числе и политическая, обладающая реальной властью - военные. То есть, даже не просто мужчины, а мужчины с определенными психологическими деформациями, выработанными психикой как защита от огромного для обычного человека стресса (необходимость убивать самому и знание, что тебя могут убить в любой момент). Чтобы хорошо понимать их и успешно вести за собой, нужно быть таким же военным. Но что бывает при императоре-полководце, всем известно. После смерти Райнхарда Рейху не нужны новые завоевания, ему со старыми бы как-нибудь разобраться. И да, Хильда, которая по своей психологии не военный ни разу, прекрасно подходит для правления именно в это время. Что не отменяет того, что ей нужно завоевывать авторитет у своих же непосредственных подчиненных.
Вот прям сейчас поменять их всех на других, которые могут понять её и которых понимает она, Хильда не может. Во-первых, этих других при ней просто нет - она не Райнхард, который по мере приближения к своей цели отбирал себе попутно и команду. Во-вторых, найти людей, которые согласились бы спорить (или хотя бы не только поддакивать) с такими фигурами, как знаменитый Миттермайер или не менее знаменитый, но более одиозный Биттенфельд, в принципе очень и очень сложно. Конечно, со временем Хильда разберется с этой проблемой. Но вот вопрос - сколько у неё будет времени?
Несложно понять, что до конца траура по Райнхарду. Когда адмиралы, как и Рейх в целом, придут в себя и начнут думать над тем, в какой же ситуации они оказались. А ведь ситуация и для Хильды весьма интересная. Сам Рейх, её военно-политическая опора - патриархален. Бывшие земли Союза и Феззана, где людям в принципе может быть легче переварить правящую женщину - ненадежны. Особенно Союз. И на кого же Хильда может опереться при таком раскладе?
А вот теперь вспомним, что Оберштайн у нас остался жив.
Оберштайн, который а) думает не как военный; б) входит в триумвират; в) обладает большим авторитетом и известностью. Конечно, и то, и другое больше со знаком минус - его боятся, ему не доверяют. Но тем не менее, для того, чтобы уравновешивать в триумвирате его одного, требовалась аж целая Двойная Звезда. То есть, одного Миттермайера или одного Ройенталя было бы мало! Теперь Ройенталь мертв. Кого бы ни взяли в триумвират на его место - расстановка сил прежней не будет. Как-то повлиять на Оберштайна или вовсе убрать его теперь может только императрица (да и то не факт, для Оберштайна она авторитет в значительно меньшей степени, чем Райнхард).
А теперь смотрим психологический обоснуй для пейринга.
Предположим худшее (и относительно каноничное) - Хильда Оберштайна побаивается и не доверяет ему, что чувствует Оберштайн, как обычно, тайна за семью печатями. Хильда с огромным удовольствием бы сделала ставку на кого-нибудь другого... но не на кого. Единственное, в чем она, женщина, гарантированно может быть сильнее окружающих её мужчин (а ведь они еще и одна команда, между большинством из них налажены хотя бы приятельские связи) - это то, что она женщина. Прошу прощения за невольную тавтологию, но это так. Как-то перехитрить целую команду адмиралов, взять умом, не смог бы никто. Даже за высчетом Оберштайна, там есть Мюллер (вспоминаем его прошлое), там есть Кесслер (и Марика здесь не абсолютная гарантия от неожиданностей), там есть Миттермайер (честен и прям, но далеко не идиот), там есть Биттенфельд с его непредсказуемостью, способной заставить полететь к йотунам любые планы императрицы... А если еще и прибавить практически всезнающего Оберштайна - то становится ясно, что только умом Хильда не заставит их себя уважать. Тем более в мирное время, где сложно вот так просто взять и завоевать авторитет за несколько дней (на войне это возможно за победу в хотя бы одном большом сражении). И опять все упирается в сроки. За год, два, три, четыре Хильда бы, возможно, разобралась самостоятельно. Но есть ли у неё эти годы?
Неизвестно.
Нужно что-то такое, что гарантирует спокойствие на более-менее долгий срок.
В случае Хильды это может быть политический союз с какой-то из сильных фигур, способной урезонить военных и успокоить население Рейха в целом. Для первой цели мог бы подойти Миттермайер, если с ним договориться - но Хильде-то нужно достигнуть обеих. А успокоить население патриархального государства может или правящий император (но когда там Алек повзрослеет...), или консорт-мужчина при императоре пока еще недееспособном. В истории Рейха подобные прецеденты случались. Но кого можно выбрать в консорты? Если учесть, что официально Райнхард ничьего имени не назвал, консортом может стать родственник маленького императора, например, дядя или дедушка. Но по линии отца у Алека есть только тетя. По линии матери возможна кандидатура дедушки, графа Мариендорфа, но он, во-первых, не захочет сам (насколько можно делать выводы о его характере), во-вторых, такой консорт военных только лишний раз взбудоражит, а успокоить потом сможет вряд ли. Значит, если подходящих родственников нет, можно кого-то сделать родственником. Женить на матери императора. Вопрос - кого?
И тут отпадает Миттермайер - он счастливо женат. Можно рассматривать кандидатуры тех генерал-адмиралов, которые свободны, но они в любом случае не обладают достаточным влиянием на остальных. Неплохим вариантом с военно-политической точки зрения был бы Ройенталь, но он мертв. К тому же, с тем, чтобы затащить его в брак, пусть даже фиктивный, пришлось бы очень постараться даже императрице Рейха (если, конечно, эта императрица не фем!версия Райнхарда).
Таким образом, из всех возможных вариантов остается только Оберштайн - при любом отношении к нему Хильды. Поскольку они оба мыслят схоже, особенно если учесть разницу в поле, найти общий язык им будет не так сложно. Конечно, никаких страстей в этом союзе не будет - оба достаточно сдержанны и больше внимания уделяют своим мыслям, чем чувствам. Но, если учесть, что про отношение Оберштайна к Хильде нам толком не известно ничего (нет, в аниме можно углядеть какие-то намеки, но в романе их практически нет), то можно рассматривать разные варианты дальнейшего развития событий. Возможно, на фоне понимания друг друга и общей цели у них даже сложится настоящая любовь - пусть и не пылкая, но спокойная, ровная и верная. Возможно, не сложится ничего. Но условия для пейринга, тем не менее, будут.

@темы: мои рассуждения, психология, гет, пауль фон оберштайн, хильдегарде фон мариендорф, ЛоГГ

---

Это какой-то сумасшедший фик...*выдыхаю* Я не знаю, не OOCен ли вышел Ройенталь, и понимаю, что подчинение может быть и совершенно не сексуального характера. Но мне оно почему-то видится именно таким.
И вообще, это чистый юст. Причем односторонний. Что там думает сам Райнхард и думает ли он вообще что-нибудь по этому поводу, неизвестно. Ну не получается у меня писать нормальный Р/Р. Остается надеяться, что это пока... потому что написать бы хотелось.

Власть

Адмиралу флота Ройенталю нравятся женщины - об этом знают все. Нравятся разные женщины - брюнетки, рыжие, блондинки, стройные и пышные, высокие и миниатюрные. Никто даже шутливо не упрекнет его в том, что он уделяет слишком мало или слишком много внимания какой-то отдельной категории женщин. Кажется, что они все одинаковы для него - ни с одной он так и не завязал действительно длительных и серьезных отношений.
Но тем не менее, есть женщины, которых адмирал флота Ройенталь бросает позже, чем всех остальных.
Они похожи друг на друга, эти... счастливицы - стройные, с волнистыми светлыми волосами, темпераментные порой до настоящей истеричности. У них всех горящие той или иной страстью светлые глаза, белоснежная кожа, легко вспыхивающая румянцем от смущения или удовольствия, выразительная мимика, по которой легко можно распознать их эмоции. Каждая из них по-своему великолепна - но даже великолепие не дает им возможности надолго удержать безраздельное внимание Ройенталя.
Потому что за это время он успевает понять, что получаемое им удовлетворение не может утолить его жажду.
Какими бы светлыми не были волосы и кожа женщины, Ройенталь, гладя их в постели, думает о других. Как бы не швырялись в него тарелками и столовыми приборами, впечатления это не производит - Ройенталь помнит острый, на мгновение становящийся очень ярким блеск бокалов, брошенных с неженской силой и разбивающихся об пол. Ройенталь помнит, что пустой и наполненный вином бокалы бьются по-разному - второй падает тяжелее и медленнее, и звук от его соприкосновения с твердой поверхностью скорее глухой, чем действительно звонкий.
Женщины в Рейхе редко бьют бокалы - это привилегия мужчин. Воинов, отправляющихся на войну. И первого среди них, златоволосого, неистового в битве, с его горящим взглядом, подобный которому Ройенталь так долго и безуспешно ищет у женщин. Ищет и... каждый раз приходит к выводу, что все-таки не нашел.
Потому что таких - нет.
В те редкие ночи, которые Ройенталь проводит один, он ворочается в постели. Даже с закрытыми глазами он видит ослепительное - золото и белизну, волосы, плащ и кожа, и глаза... глаза, цвет которых он даже не помнит. Как можно обратить внимание на цвет глаз, когда взгляд - такой? Взгляд, от которого у Ройенталя пересыхает во рту, а где-то внутри становится жарко. Словно огонь, который пылает в императоре, через контакт глаз перетекает в Ройенталя, разжигая его жажду. Жажду, которую не удовлетворит полностью ни одна женщина - слабенькое белое вино вместо золотистого виски.
Ройенталь и не знает толком, как добиться того, что безумно хочется. Какое именно действие нужно предпринять? Присутствие рядом с императором, возможность смотреть на него приносит лишь краткое облегчение. Встреча с Эльфридой фон Кольрауш приглушает жажду... но лишь на время. Очень быстро Ройенталь ловит себя на том, что пытается разглядеть в её волосах мучительно знакомое золото. Но Эльфрида не так похожа на императора, чтобы Ройенталь действительно мог обмануть себя. Наслаждаясь ею, он не чувствует, что его жажда становится хоть немного слабее. Однако, именно Эльфрида и наводит его на мысль.
Ройенталь начинает думать, что подчинение - именно то, что нужно.
Не его собственное подчинение, конечно. Подчинение императора.
Ройенталь даже затрудняется представить себе, как это должно выглядеть, но он чувствует возбуждение уже только от своих мыслей - абстрактных, несущих только самый минимум образов. Он и раньше размышлял, может ли попытаться захватить власть сам. Но власть над империей и власть над императором - не одно и то же.
Из-за связи с Эльфридой Ройенталя обвиняют в государственной измене. Его даже в какой-то степени веселит подобная ирония судьбы - оказаться под следствием не из-за своих тайных, жгучих и действительно преступных мыслей, а из-за нелюбимой женщины и нежеланного ребенка. Император, к сожалению или к счастью, плохо разбирается в людях. И решение, которое он принял позже, только доказывает это.
Теперь у Ройенталя есть власть, намного большая, чем была раньше - но все же недостаточная. Явно недостаточная. После прибытия на Хайнессен его фантазии, с их горчащим на языке привкусом преступления, кажутся почему-то еще более безумными, чем раньше. Но возбуждают они еще сильнее.
Здесь у Ройенталя почти нет времени и сил на женщин, и он даже и не пытается искать их. После Эльфриды он окончательно решил, что это безнадежно. Власть вызывает у него куда более сильные ощущения, чем любая женщина сама по себе. Но не абстрактная, обезличенная власть над миллионами людей, большинство из которых Ройенталь никогда не встречал - или же встречал, но обращал на них внимания не больше, чем на заурядные картины, которые могут украшать или портить стены. Ройенталю нужно видеть глаза того, кого он подчиняет в своих мыслях. Одну-единственную во всей Вселенной пару глаз.
Цвет которых он так и не может вспомнить.

@темы: слэш, мое творчество, фики, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, эльфрида фон кольрауш, ЛоГГ

---

Р/О как оно есть...

... и неважно, что слэш здесь с лупой надо искать. А по-хорошему, джен дженом. Но по ощущениям...
По ощущениям это, конечно, не джен.
Но это ощущения закоренелого слэшера.

Тайм-лайн: 26 серия аниме. Если совсем точно, промежуток времени между совещанием и так пафосно показанным взлетом кораблей. Предположительно, где-то в этом промежутке Ройенталь находит несколько минут, чтобы попытаться стрясти с Оберштайна кое-какие ответы на кое-какие вопросы. Даже и не знаю, AU это или нет - зависит от того, насколько технически возможна подобная манипуляция со временем...

Вопрос

Каждая лишняя секунда ожидания, осторожности, раздумий ощутима почти физически - словно еще одна капля вина падает на ковер из чуть наклоненного бокала. Пьет ли вино Оберштайн? Наверное, пьет. Хотя Ройенталь и не может припомнить, видел ли он сам это когда-либо.
Оберштайн прямой, кажется спокойным, его руки убраны за спину - он чувствует себя в безопасности? Или, наоборот, скрывает напряжение? С этого ракурса не понять. Ройенталь с трудом подавляет желание обойти Оберштайна сзади, взглянуть на его руки, на затылок, на спину - возможно, спина выразительней лица, холодных голубых глаз? Конечно, предполагать так глупо. Но должно же в этом человеке быть что-то… человечное. Живое.
- Вы на самом деле думаете, что именно Лихтенладе виновен в убийстве адмирала Кирхайса? - наконец, спрашивает Ройенталь. Он сам не осознает, что, задавая вопрос, впивается взглядом в лицо Оберштайна, словно жалом - или прицелом снайпера. Напряженно наблюдает за ним. В этом наблюдении чувствуется давление, и сильное давление, но Ройенталь не отдает себе в этом отчет.
- А вы сомневаетесь в этом? - голос Оберштайна звучит так же прохладно и бесстрастно, как и тогда, на совещании. Он не уходит от давления, не опускает головы или хотя бы взгляда… и даже не показывает, вызывает ли манера поведения Ройенталя у него какие-либо эмоции.
- У меня есть основания для сомнений, - отзывается Ройенталь, делая шаг вперед - невольно, почти бессознательно. Он знает, более того, чувствует кожей, как мало у него времени. Совсем скоро он должен будет подняться на борт «Тристана». И за оставшиеся у него минуты ему нужно получить ответ на свой вопрос. Нужно.
Не затем, чтобы попытаться отменить операцию - Ройенталь и сам не хочет этого. Предложение Оберштайна вполне соответствовало его собственным интересам и желаниям. Свержение старого правительства, герцога Лихтенладе, и до убийства Зигфрида Кирхайса было лишь вопросом времени. Маркиз Лоэнграмм хотел большего, чем у него было. Сам Ройенталь сейчас хочет большего. А смена власти, смена династии никогда не проходит мирно.
Но чего хочет начальник штаба Оберштайн?
Еще на совещании, говоря, что теперь нет ни номера первого, ни номера второго, Ройенталь понимал, что лжет. В лучшем случае, упрощает действительность. Маркиз Лоэнграмм придет в себя, сомневаться в этом не приходится. Но кто займет при нем место Зигфрида Кирхайса?
Почти наверняка - человек, стоящий сейчас перед Ройенталем.
Он этого и хотел? Стать номером вторым сам?
Это самое очевидное предположение.
Конечно, если Оберштайн и виновен в смерти адмирала Кирхайса, то правды он не скажет. Но Ройенталь чувствует, что просто обязан услышать от Оберштайна хоть какой-то ответ. Чтобы понять… что это за человек? Чего он хочет? Добился ли он того, что хочет?
Все сразу.
- Подобное решение было обусловлено политическими интересами, а не вопросом виновности или невиновности Лихтенладе, - негромко произносит Оберштайн, глядя Ройенталю в лицо - насколько это возможно, учитывая, что расстояние между ними снова сократилось. - И вы поддержали его, зная это. Скажите мне, изменится ли что-нибудь, если окажется, что не герцог Лихтенладе был организатором убийства адмирала Кирхайса?
Изменится все, хочется сказать Ройенталю. Он сам точно знает, что не является таковым организатором. И Миттермайер не является. Но Оберштайн подозревает их. Вероятно, он подозревает всех. Точно так же, как и его самого подозревают все. И Ройенталь не может не признать - он подозревает тоже.
Так что же изменится, если точно станет известно, что не герцог Лихтенладе - виновник смерти Зигфрида Кирхайса?
Все. Ройенталь снова повторяет это слово про себя. Во флоте воцарятся недоверие, подозрения, возможно, даже взаимная неприязнь. Маркиз Лоэнграмм не будет знать, кого обвинять в смерти своего лучшего друга. Возможно, он возложит вину на Оберштайна - но и сам Оберштайн не останется в долгу, обвинив других. И Ройенталь точно знает, кого именно.
Кому была выгодна смерть Зигфрида Кирхайса?
Не только врагам маркиза Лоэнграмма, но и некоторым из тех, кто близок к нему. Кто хочет стать еще ближе.
Ройенталь не может отрицать того, что хочет.
И поэтому отвечает на вопрос Оберштайна так, как тот, очевидно, и ждал:
- Нет, не изменится.
- Тогда что вы хотите услышать от меня? - спокойно интересуется Оберштайн, чуть отклонившись назад. Ройенталь отмечает это с каким-то болезненным удовлетворением, как проявление человечности, пусть даже такое инстинктивное, как попытка сохранить свои личные границы.
- Ваше личное мнение, - с нажимом, на этот раз намеренным и осознаваемым, произносит Ройенталь, делая еще один шаг и наклоняясь вперед. Он знает, что за Оберштайном стол, отступать и отклоняться тому больше некуда - разве что совсем лечь на деревянную столешницу. Наверняка она гладкая и прохладная. Ройенталь невольно представляет её под своей ладонью и с трудом подавляет желание потянуться, дотронуться, совсем зажать Оберштайна в тиски. Словно в драке, но с трезвой и холодной головой.
- Вы давите на меня, - негромко произносит Оберштайн. Он так близко, что Ройенталь почти чувствует его дыхание.
- Отойдите назад, адмирал Ройенталь.
- Я хочу услышать ответ на свой вопрос, - Ройенталь и сам невольно говорит тише, и от этого на него на мгновение накатывает чувство какой-то неправильной, непонятной интимности. - Кого вы на самом деле считаете убийцей адмирала Кирхайса? Сейчас меня не интересуют наши политические интересы. Меня интересует, что думаете вы.
- И для этого вам потребовалось зажать меня в угол? - голос Оберштайна бесстрастен, но в уголках губ можно заметить намек на улыбку. Ройенталь замечает. И понимает, что начинает злиться.
- Ответьте на вопрос, начальник штаба Оберштайн. И тогда я отпущу вас.
Оберштайн молчит долго. Ройенталь уже начинает тянуться одной рукой к столу, хотя и понимает, что тогда его поза будет казаться двусмысленной. Все равно. Если это проймет Оберштайна, то все равно.
Наконец, тонкие губы начинают медленно приоткрываться. Ройенталь смотрит на них, почти не отрываясь. Он ждет, что вырвется из этих губ. Признание? Обвинение? Заявление, что виновен кто-то, на кого Ройенталь никогда бы и не подумал?
Но внезапно за спиной хлопает дверь, и это отвлекает. Ройенталь невольно вздрагивает, поняв, что у него кончилось время. Совсем кончилось. Единственное, что он может успеть сделать сейчас - подняться на борт «Тристана». И хорошо еще, если не бегом.
Губы Оберштайна закрылись снова, словно замок, к которому он так и не успел подобрать ключа. Ройенталь понимает, что нужно уходить - и уходит, стараясь сделать это не слишком быстро. Без всяких прощальных слов, конечно же. Без всяких слов вообще.
Но он уже решил, что обязательно вернется. Не к начальнику штаба, не к «хладнокровной гадюке» Оберштайну - к тайне, которая интригует все сильнее. Не то, чтобы Ройенталь безумно любил тайны…
Но смириться с тем, что не узнал эту, он не может.

@темы: мое творчество, фики, джен, оскар фон ройенталь, пауль фон оберштайн, ЛоГГ

---

Ройенталь и Миттермайер: пейринг или крепкая мужская дружба?

Есть у меня ярко выраженное предчувствие, что за этот пост от меня отпишется половина ЛоГГовских ПЧ. Точнее, не только за пост, а вообще за наметившуюся тенденцию - критически подходить к популярным в фэндоме пейрингам. Но, так или иначе... должен же был это кто-нибудь когда-нибудь написать!
И да, слэш здесь реально есть. Уточняю сразу.

простыня

Итак, для начала - что мы знаем о начале дружбы Ройенталя и Миттермайера? В романе про их первую встречу сказано только, что она состоялась в одном из изерлонских баров, в ходе нашумевшего инцидента (женщина, работающая в баре, насмерть застрелила одного из гостей), подробности которого остались в архивах военной полиции. В аниме все более конкретно - Ройенталь по каким-то своим внутренним побуждениям вступается за Миттермайера и его людей (подчиненных или просто приятелей - не вполне понятно). Это на самом деле важно, потому что показывает - познакомились они по инициативе Ройенталя. Для простоты, будем считать, что так оно и было.
Что могло побудить Ройенталя, который, как известно, зараза достаточно замкнутая, высокомерная и аристократичная (и на большинство штатских и простолюдинов смотрит, скажем прямо, свысока), полезть защищать в лучшем случае шапочно знакомых ему людей? Да элементарный алкоголь и желание подраться. Причины, ну никак не связанные с личностью самого Миттермайера. То есть, может, там и была какая симпатия с первого взгляда... а вот мы сейчас посмотрим, была или нет.
Наблюдая за взаимодействием Ройенталя и Миттермайера, мы можем легко заметить, что физический контакт в этой паре всегда или почти всегда инициирует Миттермайер. Миттермайер обнимает Ройенталя за плечи, когда они сидят в баре. Миттермайер первым протягивает руку для рукопожатия. Миттермайер касается (и очень ласково касается) плеча Ройенталя, когда хочет позвать его к себе на завтрак. Когда физический контакт инициирует Ройенталь, он обычно имеет практическое применение - утихомирить Миттермайера, который на людях начинает вести себя слишком вызывающе. Просто так, для выражения дружеских чувств, Ройенталь к Миттермайеру не прикасается.
Потом. Ройенталь никогда не зовет Миттермайера к себе домой. Пьют они или в баре, или у кого-нибудь на корабле, или у Миттермайера. Ни разу нам не показали, чтобы они пили у Ройенталя. Ни разу не показали, чтобы Миттермайер приходил домой к Ройенталю. И при том, что не сказать, чтобы у Ройенталя дома было совсем все плохо - ничего нигде не разваливается, выглядит вполне пристойно. И даже женитьба Миттермайера не помеха - даже женатому человеку можно пойти в гости к старому другу. И тем более непонятно, почему этого не происходило до женитьбы. Ройенталь в принципе не любил свой дом и гостей туда приводить не хотел? Или не хотел слишком явно демонстрировать Миттермайеру их разницу в социальном статусе? Так или иначе, это стоит отметить.
Потом. Ройенталь, на самом деле, крайне редко воспринимает всерьез то, что говорит Миттермайер. Какие бы советы тот ему не давал (перестать таскаться по бабам, бросить Эльфриду, не говорить и не думать политически окрашенной фигни) - Ройенталь в лучшем случае соглашается (в худшем отмахивается) и все остается, как есть. Когда Миттермайер костерит Оберштайна, Ройенталь витает в облаках и, когда начинает что-то говорить, то не развивает тему "Оберштайн плохой", а начинает схожую, но иную тему "Оберштайн и Лоэнграмм отдаляются друг от друга". И далее выдает фразу, достойную шиппера этой пары: "Меня завораживает тонкая игра между императором и Оберштайном". То есть, ясно - на все это дело он смотрит совсем иным взглядом, чем Миттермайер. И, даже когда начинает наезжать на Оберштайна, то делает это из каких-то своих побуждений, не потому, что разделяет точку зрения Миттермайера. Потому что - скажем честно - Оберштайна он уважает. Считает себе равным. Миттермайера... хмм... под вопросом.
Итак, что же получается? Миттермайер в эти отношения вкладывает значительно больше эмоционально окрашенных... скажем так, жестов, чем Ройенталь. Ройенталь за десять лет дружбы так и не начал относиться к Миттермайеру как к равному себе (их взаимоотношения во время мятежа это наглядно показывают - Ройенталь не думает о том, каково Миттермайеру сражаться против лучшего друга, каково слушать всю ту ересь, которую он несет во время их последнего разговора - ему важны только собственные эгоистические желания). Миттермайер же, кстати, поддерживает ту же точку зрения - о чем сам и говорит прямым текстом. "Мне далеко до Ройенталя. Я до него не дотягиваю". Асимметричные отношения.
Теперь переходим к главному. То есть, к возможности слэша между этими двоими. Исходя из того, что было написано выше, ЛОГИЧНЕЕ было бы, будь инициатором Миттермайер - он более теплый, тактильный, чем Ройенталь, ему проще прикасаться к людям. Но. Гомосексуалисты в Рейхе вне закона. И не только вне закона - вне морали, если можно так выразиться. Человеку с воспитанием Миттермайера (абсолютно благополучная традиционная семья), счастливо женатому, мысль о такого рода отношениях даже в голову придти не может. А вот детство Ройенталя очень даже способствует развитию разного рода девиаций, в том числе и сексуального характера. И он может обратиться в сторону гомосексуальных отношений для решения каких-то своих психологических (да и физиологических тоже - пол жизни на кораблях, где с женщинами до появления Хильды Мариендорф было все не просто плохо, а очень плохо) проблем. Допустим, он на пьяную голову решает проверить Миттермайера на прочность и поцеловать его. Это возможно (и даже описывалось в фике у Алены). И что потом? А то же, что и в фике. Если Миттермайер более трезв или пьян примерно так же, он на подобную попытку со стороны Ройенталя среагирует адекватно ситуации. То есть, скажет: "Ты пьян, иди проспись". Может, Ройенталь еще немного попристает к нему, но в любом случае - Миттермайер спишет это на алкоголь и дурь у друга в голове. Опьянение пройдет, с дурью просто нужно будет потом поработать. Так что Миттермайер просто его оттолкнет, дотащит до постели и укроет одеялом. Все, весь слэш на этом закончится. Если Миттермайер пьян настолько, что способен принять Ройенталя за женщину (плюс это должно быть еще до женитьбы - ибо принять Ройенталя за Эву трудно даже на очень пьяную голову) - все пройдет или очень скучно, или очень невесело. В первом случае господа еще-не-Двойная-Звезда кое-как дотащатся до койки и там отрубятся. Вместе, да. В одной койке. Но без всякого слэша. Во втором... м. В лучшем случае, Ройенталь на следующий день не сможет встать с постели, а Миттермайера будет очень сильно мучить чувство вины за то, что он сделал с другом. Настолько сильно, что о продолжении речи не пойдет, даже если Ройенталь его об этом будет очень долго просить (а он не будет, ибо, во-первых, гордый, во-вторых, больно). В худшем... они разругаются в хлам. Ибо даже Миттермайер не сможет простить другу пьяное нетрадиционное изнасилование. Ройенталь-то простит по одной простой причине - он сам нарвался и будет это понимать. Миттермайер - нет.
Существует менее травматичный вариант - мастурбация в обществе друг друга. Вот это вполне может пройти, особенно если помещение и голограмма с порно одни на двоих (что в армейских условиях и не очень высоких чинах, скорее всего, более чем достижимо). Но попытки Ройенталя перейти на другой уровень Миттермайером, скорее всего, будут строго пресекаться. Максимум в определенной ситуации (когда своими руками по какой-то причине не дотянуться) может иметь место определенного рода дружеская помощь. Один-два раза. Вряд ли больше.
Таким образом, стабильные и хоть сколько-нибудь долгие гомосексуальные отношения между Ройенталем и Миттермайером... маловероятны. После женитьбы Миттермайера и заимения обоими хотя бы отдельных кают и голограмм с порно (не говоря уже про отдельные флагманы и отдельных постоянных женщин) - вероятность вообще хоть каких-нибудь гомосексуальных отношений сходит на нет. Хотя бы еще и потому, что каюты отдельные, флагманы отдельные, заниматься сексом где-нибудь в туалете адмиралов флота недостойно, у Миттермайера дома жена, а домой к Ройенталю, где до появления Эльфриды можно было хоть оргии устраивать, он не ходит (может, еще и потому, что Эва не пускает?).

@темы: слэш, мои рассуждения, психология, оскар фон ройенталь, вольфганг миттермайер, ЛоГГ

---

Опять Оберштайн/Хильда. Мдя. Я таки начинаю проникаться этим пейрингом - ну, в варианте, когда это больше политический джен и суровая реальность патриархального Рейха, чем гет. Хотя и гет мелькает, не без этого.
Сиквел к фику "Негоже лилиям прясть" (egoteamo.diary.ru/p206242395.htm). То самое продолжение, заявка на которое там была.

Ради императрицы

- Я должна сделать одно объявление, которое чрезвычайно важно для Рейха, - императрица, всего несколько дней назад снявшая траур, кажущаяся такой юной в длинном бледно-голубом платье, медленно поднимается с трона. - Его величество император Райнхард умер, не назвав имени регента при своем наследнике. Никогда в истории Рейха регентом при малолетнем императоре не становилась его мать или иная родственница женского пола. Всегда это был родственник мужского пола. Но у императора Александра-Зигфрида нет родственников-мужчин, которые могли бы взять на себя обязанности регента. Однако… - императрица делает небольшую паузу, глядя вперед, намеренно не смотря ни на кого из адмиралов, - таким родственником может стать второй муж его матери.
Через несколько секунд тишина взрывается звуками голосов. Адмиралы отчаянно спорят - и не понять толком, с императрицей или друг с другом. Молчат только двое - но императрица и не ожидала от них другого.
Премьер-министр Миттермайер с явным сочувствием смотрит на неё. Скорее всего, он понимает, что императрица не испытывает сильных чувств ни к одному мужчине на свете - за исключением маленького императора Алека. Императрице даже на мгновение приходит в голову мысль: вот если бы Миттермайер был не женат... Но нет. В таком случае решение сделать его принцем-консортом было бы таким же неблагоразумным. Миттермайер замечательный муж и отец, верный вассал, прекрасный флотоводец, но совершенно никчемный политик. Впрочем, практически все адмиралы считают политику чем-то довольно грязным - если точнее, то все, кроме одного.
Министр обороны Оберштайн кажется невозмутимым - таким же, как и всегда. Хотя он наверняка догадывается, КОМУ императрица предложит стать своим фиктивным мужем, не может не догадываться. Он никак не дает понять, что согласен с этим - или не согласен. Оберштайн, такой заинтересованный в вопросах государственной политики, но такой равнодушный, когда дело касается его лично.
Проходит недолгое время, и шум голосов стихает. Адмиралы приходят к какому-то единому выводу. Озвучивает его, как самый прямой и напористый, генерал-адмирал Биттенфельд:
- Ваше величество, вы выходите замуж? Но за кого?
На несколько мгновений повисает тишина. Выжидающая, давящая, напряженная. Императрица смотрит на Оберштайна - наверное, смотрит слишком пристально, вызывающе, почти неприлично пристально, но иначе она не может. Она императрица, но она женщина, женщина Рейха. Она не может заставить себя сама, первая сделать предложение мужчине - прямое предложение, без всяких шуток или иронии. Они оба находятся под прицелами чужих глаз, теперь уже не только она, но и Оберштайн, и это не облегчает задачу. Ничуть.
Императрица не знает, чего она ждет. Падения с неба метеорита? Высадки вражеского десанта? Руки в перчатках становятся холодными и мокрыми от волнения. Императрица надеется, что цвет её лица не претерпел слишком заметных изменений - хотя, наверное, тут впору залиться краской или смертельно побледнеть.
Неожиданно Оберштайн поднимается со своего места. Неторопливо, спокойно, и императрицу словно ледяной иголкой колет давнее воспоминание - точно так же он двигался, когда заслонял императора Райнхарда от того человека, мстящего за Вестерланд. Заслонял собой, своим телом, своим спокойствием. Кого он заслонит теперь?
Императрица боится даже надеяться, что её.
И, тем не менее, Оберштайн медленно подходит к ней. Медленно опускается на одно колено. Рты остальных адмиралов слегка приоткрываются - от удивления? От возмущения?
- Ваше величество, - звучит негромкий, холодноватый, монотонный голос, который успокаивает императрицу самим своим звучанием. - Я, Пауль фон Оберштайн, министр обороны Галактического Рейха, адмирал флота Галактического Рейха, прошу у вас чести служить государству и вам как регент при императоре Александре-Зигфриде фон Лоэнграмме, пока он не достигнет совершеннолетия и не освободит меня от этих обязанностей - или же до самой моей смерти, если она случится раньше.
Императрица смотрит на склонившуюся перед ней голову и невольно борется с желанием провести по ней рукой. Пропустить сквозь пальцы пряди, отделив седые, несколько секунд подержать их в ладонях, чтобы свыкнуться с тем, что это правда. Правда. Несмотря на то, что формально Оберштайн просит у неё не её руки, а должности регента.
- Я удовлетворяю вашу просьбу, - наконец, произносит императрица, делая все, чтобы её голос не дрожал. - Вы будете регентом как принц-консорт, отчим его величества императора Александра-Зигфрида фон Лоэнграмма.
Несколько секунд висит тишина - но уже не такая, как в первый раз. Тишина неверия, негодования, непонимания. Угрожающая тишина. Императрица понимает: её трон зашатался. Устоит ли он, зависит только от одного человека.
Нет, не от Оберштайна, все еще стоящего на одном колене и первый и единственный раз в жизни глядящего на неё снизу вверх.
От премьер-министра Миттермайера.
Она знает, что он недолюбливает Оберштайна. Она знает, что он считает его одним из виновников смерти своего лучшего друга, адмирала флота Ройенталя.
Один раз преданность и верность уже победили в Миттермайере личные симпатии. Один раз он уже согласился сражаться с лучшим другом ради императора и Рейха. Или в обратном порядке?
Что победит на этот раз?
Вольфганг Миттермайер не может запретить Хильдегарде фон Лоэнграмм выходить замуж за кого бы то ни было. Но премьер-министр Рейха может не согласиться с решением императрицы. Императрицы… которая имеет право на трон лишь как мать и вдова императоров.
Миттермайер открывает рот на секунду раньше, чем генерал-адмирал Биттенфельд - и тот давит в себе еще не произнесенные слова, привычно предоставляя право говорить первым старшему по званию.
- Ваше величество, я одобряю ваше решение, - медленно, словно выдавливая из себя каждое слово, объявляет Миттермайер. - Ваше высочество принц-консорт, разрешите поздравить вас с… повышением, - только небольшая пауза, придающая поздравлению оттенок иронии, и выдает: на самом деле премьер-министр вовсе не в восторге от того, что Оберштайн станет соправителем императрицы. Он принимает это только потому, что не может предложить кандидатуру лучше.
- Я принимаю ваши поздравления, - прохладно отзывается Оберштайн. Затем он поднимается - так же медленно, как и опустился, - и встает рядом с троном. Он возвращает себе место, которое долгое время занимал при императоре Райнхарде - только вот сейчас он уже не просто советник, пусть даже и главный.
Императрица краем глаза следит за ним, пытаясь понять - рад ли он на самом деле своему… повышению?
Но единственный признак, говорящий о том, что Оберштайну не все равно - то, что он так же краем глаза следит за ней.

@темы: мое творчество, гет, фики, джен, пауль фон оберштайн, вольфганг миттермайер, хильдегарде фон мариендорф, AU, ЛоГГ

---

немножко демотиваторов

@темы: картинки, слэш, стеб, мое творчество, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, вольфганг миттермайер, фриц-йозеф биттенфельд, юлиан минц, демотиваторы, ЛоГГ

---

Что называется: "Напиши рефлексию персонажа, которого понимаешь не лучшим образом". Непонятно, зачем я вообще за это взялась - наверняка ведь скатилась в голимый ООС. Ну странные для меня создания Досты, что.
Итак, впервые (в моих фиках) на арене - Вольфганг Миттермайер. В главной роли, а не так, мимо пробежал. А именно - Миттермайер, рефлексирующий после памятного последнего разговора с Ройенталем. Который с кровавыми мечтами и кучей императоров, да.

Закрыть глаза

Ройенталь медленно сходит с ума, Миттермайер видит это в его глазах. Все еще видит, хотя экран уже разбит, и Миттермайер не может разглядеть на нем даже свое собственное отражение. Но глаза Ройенталя ему не надо пытаться разглядеть - скорее наоборот, он должен постараться их забыть. Для себя. Для Эвы. Для самого Ройенталя.
Безразличие, равнодушие и - всплеском - лихорадочное веселье. Затем еще один всплеск - как кажется, искренняя забота об императоре. И затем снова равнодушие.
Это безумие, это просто какое-то безумие - то, что он задумал. То, что он делает. То, как он смотрит. Почему этого не замечают подчиненные Ройенталя? Почему они продолжают идти за ним в бой, даже когда приходиться сражаться против своих же? Почему никто не пытается остановить его?
Миттермайер делает глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться. Ты пытался его остановить, разве нет? Но он предпочел остаться верным своим кровавым снам, чем… чем… Императору? Империи? Их дружбе?
Нет. Ройенталь всегда был верен себе. А сейчас перестал быть верен. Это самое страшное.
Ройенталь… Он сам выбрал себе господина. Выбрал за вас двоих - но разве ты был против? Нет. От того, что Райнхард фон Мюзель стал императором Лоэнграммом, он не перестал быть достойным верности своих вассалов. Он всегда был достойным. Ройенталь заметил это первым. Первым сказал: «Из этого котенка вырастет лев». Первым принес ему присягу на верность - и ты поддержал его. Потому что Ройенталь выбрал правильно. Он всегда выбирал правильно - когда дело не касалось чего-то личного. Очень личного.
Эльфрида фон Кольрауш… Это она? Это она его подтолкнула к мятежу?
Вряд ли. Эльфриды нет сейчас рядом с Ройенталем. Рядом с ним сейчас нет никого, кроме верных и преданных - как императору, так и самому Ройенталю. Разве что Трюнихт - но Ройенталь скорее пристрелит его, чем станет слушать.
Миттермайер рефлекторно сжимает голову руками. Никого. Никого. Никого. Никого нет с Ройенталем, кого можно было бы обвинить в неблагонадежном совете… дурном влиянии… попытке манипулировать генерал-губернатором. Ройенталь не Лоэнграмм, у него нет своего Оберштайна. Ему и не нужен такой, как Оберштайн. Значит, Ройенталь принял решение сам. Но это невозможно. Это просто невозможно. Произошла какая-то ошибка.
Ройенталь сходит с ума. И никто этого не видит. Никто из тех, кто каждый день смотрит на него, ловит его взгляд, следит за выражением лица. Почему? Что за слепота поразила всех? Как бы Ройенталь не объяснял свое поведение, мятеж против императора - это безумие. Даже не так. Мятеж против Райнхарда фон Лоэнграмма - безумие. В это невозможно поверить.
Но Миттермайер продолжает видеть глаза Ройенталя. Что же произошло такого, что ты решил взбунтоваться, Ройенталь? Император доверял тебе. Все доверяли тебе… кроме, разве что, Оберштайна. Но он-то вряд ли вообще доверяет хоть кому-нибудь. Оберштайн не в счет. Что же случилось с тобой, Ройенталь? Что случилось между тобой и императором? За что ты мстишь так жестоко, предав его доверие?
Да, из-за дела Эльфриды фон Кольрауш ты имеешь право обидеться на него. Но разве пост генерал-губернатора Новых земель - недостаточно для извинения? Недостаточно для того, чтобы показать, как ты необходим ему? Император дал тебе вторую по величине армию в Галактике. Почему ты сейчас обращаешь её против него?
Интриги Ланга и Оберштайна... Но император все равно верил тебе. Верил до того, как на него напали на твоей территории. Даже мне теперь сложно понять, причастен ты к этому или нет. Я продолжаю верить в тебя, но теперь уже не могу поверить тебе. Сейчас я не могу тебе поверить. То, что ты говорил мне совсем недавно, просто невозможно. Ты даже не раскаиваешься. Или все же раскаиваешься?
Позвони мне сейчас, скажи, что раскаиваешься и хочешь остановить войну - и я поверю тебе. Я сделаю все, что угодно, чтобы защитить тебя от гнева императора и от чужих интриг. Я подам в отставку, если это понадобится, чтобы выкупить для тебя прощение. Позвони мне, Ройенталь!
Миттермайер переводит взгляд на разбитый экран.
Ройенталь не сможет ему позвонить.
Из-за его собственной вспышки гнева.
Нет… вероятно, он сможет написать письмо, если захочет… но захочет ли? Или обозлится еще больше, если поймет, что даже лучший друг теперь не отвечает на его звонки?
Миттермайер вздыхает.
Может, Ройенталь уже опомнился, пришел в себя - сейчас, сразу после их разговора? Может, он пытается сейчас дозвониться ему, но не может?
На губах Миттермайера появляется слабая улыбка.
Ройенталь… я хочу верить в лучшее. Верить в тебя. Верить тебе. Мне нужно выпросить для тебя прощение - если ты по каким-то причинам не можешь сделать этого сам. Что бы ты ни сделал, ты остаешься моим другом. Другом, у которого сейчас просто…
Легкое опьянение? Нет, не легкое. Сильное опьянение.
Но я и видел тебя и таким. Я люблю тебя и таким. Да, люблю - и эта любовь нисколько не задевает Эвы, не отнимает у неё ничего - потому что это другая любовь. Не к женщине. К другу, которым я всегда восхищался.
Мне далеко до тебя, Ройенталь. Даже сейчас, когда в твоих глазах плещется безумие - но оно пройдет, и мы снова сможем выпить вместе, и ты будешь иронизировать над своими же собственными поступками, показывая - ты понял и признал, что был неправ. Я хочу этого. Я хочу выпить с тобой, поговорить с тобой, смотреть на тебя. И да - хочу, чтобы ты признал свою неправоту.
Разве это так сложно, Ройенталь? Я знаю, ты сможешь это сделать. Тем более, что я упрощу тебе задачу - настолько, насколько смогу. Император простит тебя, я уверен. Он не может тебя не простить.
Миттермайер решительно встает из-за стола. Теперь он точно знает, что ему нужно сделать.

@темы: ООС, мое творчество, фики, джен, оскар фон ройенталь, вольфганг миттермайер, ЛоГГ

---

Помнится, меня очень просили вывести Райнхарда и фем!Оберштайн к хэппи-энду...

... но получилось это у меня только в стихотворной форме. И, как назвать эту AUшную OOCную штуку со свадьбой Райнхарда и фем!Оберштайн, я не знаю. Честно.

Белым плащом развевается по ветру слава,
По полу тянется белое платье разума.
Что для него - властителя, воина право
То для неё - закон, что написан и сказан.

Жених ослепительно юн, невеста полуседа,
Хотя и сейчас их глаза одного и того же цвета.
И одинаково с пальцев капает кровь, как вода,
Хотя никакой крови нет.
Но она проливалась где-то.

Все адмиралы скованно-насторожены,
Фройляйн фон Оберштайн они никогда не верили.
И опасается новых её возможностей
Даже Двойная Звезда (они же Столпы Империи).

Белое платье, как говорят, не идет ей так,
Как черная форма и серость плаща министра…
Вот и дошли. Остается один лишь шаг.
Крик сотен глоток в её глазах
Преломляется искрами.

«Императрица!..». Она стоит и бесстрастно смотрит.
В глазницах её голубой чуть мигает алым.
В его же глазах безмятежность, как штиль на море.
Эту вершину он взял… Но сколько еще осталось?

@темы: OOC, мое творчество, стихи, гендерсвитч, гет, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, AU, ЛоГГ

---

Я не знаю, кто и чем меня накурил. Вот честно. Хотя нет, знаю - отчасти это были авторы идеи про human!Изерлон. В итоге получилось вот это странное безобразие, которое планировалось бодреньким PWP, а получился... политико-философский и очень грустный в конце почти-джен (Райнхарда обняли за плечи и погладили по щеке, ужас-ужас). Поскольку ЛоГГ - это аниме, думаю, данный термин здесь применим. Но да, взаимодействие Райнхарда и human!Рейха - это само по себе NC-17-как-минимум, если вдуматься.
AU это обозвать сложно (поскольку мало ли что было в ночь после коронации Райнхарда), но OOC в тегах поставлю. Хотя йотун его, конечно, знает, как бы отреагировал Райнхард в каноне на подобную ситуацию...

Его владение

Государство - это я!
(Людовик XIV)


Дверь в комнату открывается медленно. Чересчур медленно для того, чтобы это могло быть случайностью пусть даже в теории - хотя Райнхард прекрасно знает, что, если он сам и мог бы забыть закрыть дверь на ключ, Кисслинг обязательно бы исправил подобную оплошность. Кисслинг… А, может, это он и есть? Мало ли по какой причине начальнику охраны может понадобиться разбудить императора.
Дверь открылась почти наполовину, и Райнхард не сдерживает невольного вздоха облегчения, скользя взглядом по фигуре вошедшего. На нем черная форма Рейсхфлота, очень похожая на его собственную. До странного похожая. И белый плащ…
- Кто вы? - вырывается у Райнхарда совсем не императорский вопрос. Приподнявшись на локте, он пристально смотрит на вошедшего - и видит сияющие золотые волосы, серо-голубые глаза, прямой нос... Незнакомец похож на Райнхарда, как никогда раньше не виденный брат-близнец. Сейчас он похож на императора даже больше, чем настоящий император, который удивленно смотрит на своего двойника, растрепанный, в ночной рубашке.
- Вас даже не интересует, как я сюда попал, - усмехается незнакомец, проходя в комнату дальше, садясь в кресло у окна. Теперь его лицо становится трудно различить в полумраке, и Райнхард невольно тянется, чтобы включить ночник. Но и бледный искусственный свет не делает ситуацию понятней или проще - глядя на незваного гостя, Райнхард по-прежнему удивляется его сходству с собой.
- Интересует, - отзывается Райнхард, не без труда сдержав порыв позвать Кисслинга - попав в спальню императора через дверь, неизвестный не мог не пройти мимо начальника его охраны, а это значит…
Райнхарду совершенно не нравится думать, что это значит. Совершенно.
- Ваша охрана меня не увидела… и не могла увидеть, - незнакомец тихо смеется, ерзая в кресле, устраиваясь поудобнее. - Никто, кроме вас, не может меня увидеть.
- И чем же я так отличаюсь от всех? - невольно усмехается Райнхард, садясь на кровати, почти бессознательно держа спину и голову прямо - давняя армейская выучка. Ничего особенного для военного в этом нет, но неизвестный улыбается, а затем тщательно копирует позу Райнхарда, сидя в мягком кресле, словно на троне.
- Вы император. Полноправный император, - отзывается он неожиданно ласково, словно говоря с другом или с любимой женщиной - но Райнхарду становится не по себе от этой ласковости. - Несмотря на то, что не принадлежите к династии Гольденбаумов. Но люди приняли вас, как уже давно не принимали никого из них. Да, люди… - повторяет он, прикрыв глаза, улыбаясь - и Райнхард понимает, что именно так бы выглядело на его собственном лице выражение чувственного удовольствия. - Рейх это люди. Множество людей. Миллионы людей. И большинство из них обожает вас. Кроме… некоторой части, - внезапно улыбка с лица незнакомца пропадает, он хмурится, и от этого его глаза кажутся темнее. - Родных и близких тех, кто погиб на Вестерланде.
- Вы пришли напомнить мне о Вестерланде?! - Райнхард невольно вздрагивает - промелькнувшее перед глазами воспоминание причиняет мгновенную, острую боль и ему самому.
- Отнюдь, - незнакомец качает головой. - Я пришел, потому что теперь я - это вы.
- Этого не может быть, - после недолгой паузы мотает головой Райнхард. - Да, вы очень похожи на меня, но…
- А ведь вы так и не узнали, кто я, - тихо смеется неизвестный, вставая из кресла и подходя к кровати. - И вряд ли поймете это самостоятельно. Человеку вообще сложно это понять, - он садится на постель рядом с Райнхардом, и тот инстинктивно отодвигается в сторону. Незнакомец снова улыбается, словно его забавляет подобное поведение, и продолжает:
- Я дитя Рудольфа Гольденбаума, и меня проклинают так же, как и моего создателя. Я гораздо огромнее, чем вы видите, чем вообще можете представить - хотя, пожалуй, если кто и может это представить, то вы. Я - ваш тяжкий груз, ваше проклятие и благословление, ваша любовь - во всяком случае, сейчас, после смерти Зигфрида Кирхайса. Я Рейх. И я пришел к своему императору, - закончив, он чуть насмешливо щурится, словно кошка, и пристально смотрит на Райнхарда. Тот невольно ежится под этим взглядом, но после недолгой паузы тихо, уверенно произносит:
- Я не верю вам.
- Никто никогда не верит, - смеется Рейх, чуть откинув назад голову. - Рейх - это государство, говорите вы. Всегда говорите. И никогда не думаете о том, что государство - это нечто эфемерное, не существующее для глаз, ушей, рук человека. Оно существует в его мыслях, это верно, но то, что важно для мыслей, всегда хочется сделать более… плотским. Вещественным. Придать идее облик. И сейчас множество людей, представляя себе Рейх, думают о вас. О черной военной форме… - рука Рейха на миг касается к воротника кителя, - о белом плаще, о золотых волосах, - Рейх нарочито небрежным жестом ерошит собственные волосы, - и серо-голубых глазах Райнхарда фон Лоэнграмма. Рейх для них - это вы. Вы все еще мне не верите?
Райнхард молчит, опустив взгляд. Он не может ответить на этот вопрос. Но может задать другой, и задает - потратив на размышления всего несколько минут.
- Но почему вы приходите только к императору? Почему не являетесь всем?
- Потому что только вы знаете, что я такое, - Рейх непринужденным движением обнимает Райнхарда за плечи, и тот вздрагивает от прикосновения этой руки - очень тяжелой, пышущей сухим жаром, словно расплавленный и не до конца еще остывший металл. - Только император может видеть Рейх полностью, а не одну какую-то планету, не один город или флот. Аристократ может знать несколько своих планет или городов, флот-адмирал - командовать несколькими флотами, но это все равно капля в море. Только император может объять море целиком. И поэтому только император может видеть Рейх в человеческом облике. В своем облике, - последнюю фразу Рейх произносит совсем тихо, наклонившись к Райнхарду так близко, что тот чувствует чужое обжигающее дыхание на своих губах.
- Но это не дает вам права домогаться меня! - Райнхард дергается, пытаясь вырваться из чужих объятий. Рейх тихо смеется, удерживая своего императора - кажется, что без всяких усилий.
- Вы сами домогались меня, - улыбается он - сыто, довольно, словно само сопротивление Райнхарда каким-то образом питает его. - Вы хотели абсолютной власти. Вы получили её. Власть над умами, сердцами и телами миллионов. Множество женщин влюблено в вас. Те, кто рядом, ослеплены вашим сиянием - вне зависимости от их пола. Вы сами не понимаете пределов своих возможностей, и, пожалуй, никогда так и не поймете их. Вы император. Вы завоеватель, который хочет расширить Рейх до пределов Вселенной… пожалуйста, расширяйте, я совершенно не против, - рука Рейха скользит по щеке Райнхарда, и тот почти чувствует отвратительный запах плоти, сгорающей от прикосновения раскаленного металла - только вот боли почему-то совсем не ощущает. - Империя принадлежит вам. Но и вы принадлежите империи, не забывайте об этом, - кончик пальца Рейха касается губ Райнхарда. Тот вздрагивает, не без труда сдержав вскрик.
- А если я завтра откажусь от трона? - хрипло спрашивает он. Рейх смеется, и кажется, что даже с искренним весельем.
- Вы никогда этого не сделаете, - отсмеявшись, произносит он. - Вы дали обещание… и к тому же, сами хотите править. Воевать. Вернее, воевать даже больше, чем править - но это не делает вас хуже, наоборот. Я уверен, вы вернете мне Изерлон, мою маленькую девочку. В Союзе ей намного хуже, чем у меня.
- Откуда вы знаете? - невольно вырывается у Райнхарда. Рейх улыбается - какой-то очень мужской, самоуверенной улыбкой.
- Она же моя девочка. Моя и больше ничья. Как ей может быть хорошо, когда её оторвали от меня? - произносит он с непоколебимой убежденностью.
- И в самом деле, - подумав, кивает Райнхард. - Изерлон нужно вернуть.
- Хоть в чем-то мы с вами нашли общий язык, - довольно отзывается Рейх, убирая руку с лица Райнхарда. - Я рад. Когда император и его империя не понимают друг друга, это не дело.
- Совсем не дело, - Райнхард впервые за разговор улыбается. - Империя должна исполнять желания своего императора, ведь так? А я желаю, чтобы вы перестали прикасаться ко мне.
Рейх тут же отпускает его, отодвигается на другой край кровати. Райнхард почти непроизвольно трет пальцами щеку - в тех местах, где её касался Рейх, кожа до сих пор словно горит.
- Вы правы, - кивает Рейх, пристально глядя на Райнхарда. - Империя должна исполнять желания своего императора. Но и император должен исполнять желания своих подданных - даже когда они не вполне приятны для него самого. Не забывайте об этом, - Рейх встает с кровати и подходит к двери, явно собираясь уходить. Но Райнхард окликает его - буквально секундой раньше.
- Я с самого начала не хотел, чтобы вы прикасались ко мне…
- Я знаю, - неожиданно тихо и грустно произносит Рейх, посмотрев на него. - Но этого хотели некоторые из ваших подданных. Дотронуться до вас, сделать вам… неприятно. Очень часто ненависть желает намного большей близости, чем любовь.
- Тогда это странная любовь, - возражает Райнхард. Рейх медленно качает головой:
- Самая обычная любовь. Ведь любить на расстоянии значительно проще, чем жить вместе с человеком, видеть все его недостатки и дурные привычки. Как императора, вас обожают многие. Но кто из этих обожателей по-настоящему знает вас?
Райнхард задумывается… и невольно опускает голову.
- Никто, - Рейх словно проговаривает вслух то, о чем думает его император. И, уже взявшись за ручку двери, медленно, совсем тихо выдыхает последние слова:
- Теперь уже никто.

@темы: слэш, OOC, мое творчество, мои рассуждения, фики, джен, райнхард фон лоэнграмм, human!версия, рейх, ЛоГГ

---

Теперь по Шенкопф/Ройенталь ЕСТЬ визуал!

Пейринг: Вальтер фон Шенкопф/Оскар фон Ройенталь
Аудиоряд: Канцлер Ги - Дикая охота (эх, экспулатируют эту песню и в хвост, и в гриву...)
Рейтинг: пожалуй, NC-17, учитывая количество кровищи...
Предупреждения: много трупов. Много розенриттеров. Много крови. Использованы арты, изначально рисовавшиеся по другим пейрингам (в силу того, что по данному их просто убийственно мало, а додать слэша хотелось).

@темы: слэш, мое творчество, клипы, оскар фон ройенталь, вальтер фон шенкопф, ЛоГГ

---

Опять гетный пейринг. На этот раз Оберштайн/Хильда. ОБЕРШТАЙН/ХИЛЬДА. Писалось в качестве вызова самой себе - смогу ли написать пейринг, которого не понимаю. Примерно то же самое, что и с фиком по Оберштайн/Кирхайс.
Собственно пейринга получилось чуть-чуть, но с заявкой на продолжение. И похоже, что мне придется его писать.
И да, Оберштайн жив. А название... ассоциативное. И да, опять каблуки. Потому что кинк.

Негоже лилиям прясть

Юбка императрицы шуршит по каменному полу, невысокие каблуки стучат - негромко, чуть глуховато. Сапоги министра обороны вторят им - но издают совсем другие звуки, более низкие, похожие на голос мужчины рядом с женским. Сплетение ритмов. Музыка шагов, завораживающая, но какая-то бесстрастная, как и двое - императрица и идущий за ней министр обороны.
Они оба в черном - женщина в трауре, мужчина в форме. В их обликах есть и другие цвета - серый плащ министра, светлая кожа обоих, серые и голубые глаза. Впрочем, глаза императрицы в этом освещении тоже кажутся голубыми. Единственное отличие - они живые и умеют плакать. Наверное. Императрица никогда не позволяет себе плакать.
За это министр и уважает её, и идет за её плечом так же спокойно и невозмутимо, как шел раньше за другим - затянутым не в черное платье, а в черную форму.
И вопрос, который из иных уст мог бы прозвучать несколько вызывающе, он задает исключительно из-за этого уважения.
- Что будет после того, как вы снимете траур?
- Вы имеете в виду, выйду ли я замуж во второй раз? - прохладно отзывается императрица.
- Вы правы, ваше величество. Именно это я и имею в виду.
- Это так необходимо? Заключать брак повторно? Миссис Ян, например, явно не собирается этого делать, - судя по интонации императрицы, ей не особенно нравится этот разговор.
Но министр знает, что он неизбежен. Рано или поздно…
Лучше, если рано. Это даст больше времени на то, чтобы подготовиться.
- Рейх - патриархальное государство, ваше величество. В отличие от Баалатской автономии. Вы умны и талантливы, но в глазах людей вы только вдова одного императора и мать другого. И не имеет значения, что этот другой еще ребенок.
Императрица невольно морщится - она осознает его правоту, пожалуй, даже лучше его самого. Министр обороны при всей своей проницательности мужчина, ему не понять, что чувствует женщина, достойная власти, но по негласным законам Рейха не имеющая на неё права.
- У вас есть на примете подходящая кандидатура? - не без иронии интересуется она.
- Если какой мужчина и мог бы выбирать вам мужа, то только Райнхард фон Лоэнграмм, - министр обороны тоже умеет иронизировать, сохраняя при этом спокойный голос и бесстрастное лицо. - Я не он.
- Но, надо полагать, вы не позволите мне выбрать кого-нибудь совсем неподходящего, - на губах императрицы мелькает невеселая усмешка.
- Такого вы не выберете и сами, - отзывается министр. - А адмирала флота Ройенталя уже давно нет в живых.
- Вы полагаете, меня устроил бы в качестве мужа адмирал флота Ройенталь? - императрица пожимает плечами. - Да и он вряд ли захотел бы жениться на мне… или хоть на ком-нибудь.
- Он единственный из триумвирата, кто подошел бы вам по происхождению и степени хорошего отношения к нему армии и народа, - министр говорит тихо, равнодушно, словно вспоминает не о человеке - о какой-то несущественной мелочи. - Если бы Райнхард фон Лоэнграмм погиб до того, как женился на вас, никто бы и не рассматривал других кандидатов на трон.
- Но сейчас мертвы они оба, - едва слышно вздыхает императрица. - И почему именно триумвират? Вы же сами были против даже потенциальной возможности существования «номера второго».
- Ваш муж, кто бы он не был, в любом случае станет вашим соправителем, - отзывается министр. - Но вы правы, ваше величество - когда власть делится на двоих, это может закончиться плохо для государства. К сожалению, не все это понимают.
- Значит, вы не хотите, чтобы я выходила замуж? - императрица поворачивает голову и смотрит в ничего не выражающее лицо министра.
- Мои желания не имеют никакого значения, - тот едва шевелит головой - намек на традиционный жест отказа. - Реальность такова: в настоящее время Рейх не примет женщины на троне. Как бы не был плох вариант двоевластия, он единственный, который сейчас возможен. Если вы не выберете себе мужа сами, вас заставят выйти замуж - и, вполне вероятно, уже без возможности выбора.
- А если я выберу вас? - на лице императрицы вспыхивает и тут же погасает улыбка, почти детская, чуть лукавая улыбка тех времен, когда она даже не была знакома с Райнхардом фон Лоэнграммом. Никто из теперешней высшей власти Рейха не видел этой улыбки… но губы императрицы все же не успели окончательно её забыть.
- Это совершенно исключено, - качает головой министр - на этот раз действительно качает, а не шевелит едва-едва. - Ни армия, ни народ меня не примут.
- Вы мужчина и вы аристократ. Внешние условия будут соблюдены, - задумчиво произносит императрица. - Рожать от вас ребенка от меня никто не требует - наоборот, это нежелательно. То, на что вы способны в государственных делах, давно известно - и мне, и народу, и армии. У вас будет просто немного больше власти по сравнению с тем, что есть сейчас. Вы справитесь. Справится ли кто-то другой - я не уверена. И никто не может быть уверен.
- Я безмерно уважаю вас, ваше величество, - тихо произносит министр. - И не потому, что вы оказываете мне честь, считая достойным кандидатом в мужья - пусть даже фиктивные. Но… до окончания траура у вас еще есть время. Перед тем, как принимать подобное решение, вам нужно все обдумать и взвесить.
- Вы правы, - после недолгой паузы отзывается императрица. - Я подумаю.
Почти неслышно открывается дверь её кабинета - того самого, который она еще год назад делила с Райнхардом фон Лоэнграммом. На мгновение императрице все еще кажется, что сейчас она увидит златовласого императора на его обычном месте - за письменным столом, читающим, проверяющим, подписывающим бумаги. Говорят, Фредерика Гринхилл-Ян иногда видит призрак своего мужа.
Но она любила Яна Вэньли.
А императрица даже мысленно не может назвать Райнхарда фон Лоэнграмма мужем. Или даже просто по имени.
Дверь кабинета закрывается, и императрица остается наедине с призраками прошлого. Конечно, это просто красивое выражение. Она не видит никаких призраков - возможно, потому, что их здесь нет. Император Райнхард умер в другом месте.
У императрицы на столе даже нет его портрета или фотографии. Их вообще мало осталось - и все нужнее кому-то другому. Кому угодно, но не ей. О чем бы она думала, глядя на красивое - почти легендарно красивое - лицо? Об империи? О завоеваниях? О залитой кровью «Брунгильде»?
О единственной ночи, принесшей государству наследника престола?
Принц Алек похож на императора, и никому не приходит в голову усомниться в его отцовстве. Но, если у сына Райнхарда фон Лоэнграмма появится отчим, все сочтут это абсолютно нормальным. Женщина не может править одна, тем более, женщина, у которой есть маленький ребенок. И все равно, что за этим ребенком и без неё есть, кому присмотреть.
Вопрос в другом: кто станет вторым мужем императрицы?
Она садится за стол, чувствуя болезненный укол в сердце - не в первый раз после смерти Райнхарда фон Лоэнграмма. Чужое место. Чужая власть - адмиралы подчиняются ей только потому, что сейчас нет никого ближе к опустевшему трону. Министр обороны не зря вспоминал про адмирала флота Ройенталя - будь тот жив, это породило бы множество проблем.
Министр обороны.
А ведь она не шутила, предлагая ему брак.
Он единственный, кому она может доверять в государственных делах. Премьер-министр Миттермайер надежен, но слишком… военный. Генерал-адмиралы, выкормыши императора - тем более. Мужчины, привыкшие к быстрым и легким победам, волчья стая, оставшаяся без вожака. Пока не прошел еще шок от потери, они подчиняются его волчице. Но что будет потом?
Императрица опускает голову, смотря в стол, но не видя его. Деревянной поверхности почти не различить под грудой бумаг. Множество дел, с которыми она справится - если ей, конечно, дадут заниматься только ими.
- Пауль, ты мне нужен, - тихо, почти неслышно шепчет императрица, даже не обратив внимания, что называет министра обороны по имени. Откуда она вообще знает это имя?
Неважно.
Упрямец… но время для того, чтобы подумать, есть не только у неё, но и у него.
Фиктивный брак, как он говорит? Можно и так.
Он нужен ей, как мужчина, но не обязательно в постели. Как каменная стена для опоры, как железный щит, которым для императора Райнхарда был на самом деле отнюдь не адмирал Мюллер.
Пауль фон Оберштайн.
Ей не придется брать его фамилию, хотя… она бы не отказалась.

@темы: мое творчество, гет, фики, джен, пауль фон оберштайн, хильдегарде фон мариендорф, AU, ЛоГГ

---

Меня по непонятной причине накрыло гетным пейрингом. Да еще таким, какой еще никогда мне в голову не приходил.
А вышел джен с гетным подтекстом. Первая встреча последнего императора династии Гольденбаумов и Аннерозе фон Мюзель - это класcика жанра, конечно. Только вот не смогла я написать, как они вот так сразу в постель ложатся. Ну не смогла.

Rose

В тусклых старинных зеркалах она бледная, маленькая, хрупкая - трогательно хрупкая в своем бледно-розовом платье, в пене кружев. Золотистые волосы в полумраке светятся едва-едва, и можно только представлять, как сверкают они при свете солнца. Император представляет. Он понимает, почему ему привели именно её - совсем юную, девочку, наверняка еще не тронутую ни одним мужчиной.
Сейчас эта мысль вызывает в нем не желание, а грусть.
Златовласая девушка, отправленная на ложе к старику - словно искупительная жертва для чудовища. Император не считает себя чудовищем, но слишком хорошо видит контраст между её юностью и своей старостью. Старинные зеркала недостаточно тусклы, чтобы лгать или хотя бы льстить.
- Как тебя зовут? - тихо спрашивает он - но девочка вздрагивает даже от этого негромкого звука. Кружева на её груди трепещут, выдавая, как часто она дышит. Волнуется. Боится. Но все же отвечает - дрожащим голосом, хотя и видно, как старается она справиться с этой дрожью:
- Аннерозе фон Мюзель.
- Аннерозе… - задумчиво произносит он. - Почти как цветок.
Она молчит и даже не смотрит на него. Пытается не смотреть. Взгляд светлых - пока толком не разобрать, какого точно цвета - глаз блуждает по комнате, зрачки двигаются - он скорее угадывает это, чем видит. Аннерозе. Тонкие черты, светлая, в полумраке почти мраморно-белая кожа. Красивая будет... года через три. Сейчас - не до конца распустившийся бутон.
- Сколько тебе лет, Аннерозе? - еще один бессмысленный вопрос. Почему бессмысленный? Император не уверен, что хочет оставить эту девочку себе. Возможно, лучше было бы отпустить её домой, пусть немного подрастет. Те, кто знал, что императору приятно было бы общество юной блондинки с мягким, спокойным характером, немного перестарались.
Так зачем ему знать её возраст?
- Шестнадцать, - разбивает тишину её голос. Наверное, он звучит звонко и мелодично, когда она не старается говорить тихо. У многих девушек приятные мелодичные голоса. Да чем она, в конце концов, отличается от них?
Ничем.
Есть и красивее, привлекательнее, ярче. Император знал таких, любил таких. Теперь у него нет сил на подобную любовь. Он слишком стар, и смешно было бы это отрицать.
Шестнадцать лет. Не так мало, как ему сначала показалось. Но все равно - слишком мало. И что ему с ней делать? Может, отослать прямо сейчас?
- Налей мне вина, Аннерозе, - все же произносит он. Да, пить вино - почти непозволительная роскошь в его возрасте. Спать с красивыми женщинами - тоже. Время понемногу отнимает возможность наслаждаться всем, что он когда-то так любил.
Она наливает ему вино из стоящего на столе графина, и император почти бессознательно любуется этим. Она так молода, что для него удовольствие даже просто наблюдать за его действиями. На таком расстоянии ему виден цвет её глаз - голубой, вероятно, днем он будет казаться светлее, чем сейчас.
Ни капли не пролила - хотя боится, и руки явственно подрагивают. Аккуратная. Молчаливая. Император думает, что, пожалуй, ему нравится это в ней - слишком много на свете болтливых женщин. Он за свою жизнь уже успел устать от них. Даже от таких, что не говорят - щебечут, словно птички.
Вино в бокале кажется темным, только чуть отливает красным. Немного похоже на кровь. Это случайное сравнение не вызывает в императоре никакого трепета - он даже в молодости не был чувствительным романтиком. Если уж на то пошло, война с Союзом тянется уже не первое столетие, и уже давно не имеет значения, кто именно сидит на троне.
Император невольно переводит взгляд на стоящую перед ним девушку. Способна ли она выносить ему ребенка? Способен ли он сам еще зачать наследника престола?
В любом случае - сейчас ему не заставить себя заняться этим.
Император делает глоток вина, похожего на кровь. Кровь девственницы, которая, как говорится в старых сказках, способна вернуть мужчине молодость? Кровь солдат, погибших во время его правления?
Да какая разница.
Все равно это только вино.
Девушка стоит и молчит. Девушка. Аннерозе. Не смеет ни сесть, ни заговорить без прямого приказа. Только смотреть смеет, и то не прямо, пристально - украдкой бросая взгляды. Любопытство, конечно. Давно уже привычное императору женское любопытство, которое никакой страх не способен заглушить надолго.
- Садись, Аннерозе, - наконец, тихо говорит император. - Налей себе вина. Ты раньше пила вино?
Она мотает головой, опускаясь на стул. Взглядом ищет на столе второй бокал. Но император раньше понимает, что его там нет.
Вставать ему тяжело - еще одна примета возраста, слишком явная, чтобы её игнорировать. Можно было и не вставать, конечно. Отправить Аннерозе самой доставать из серванта бокал для себя. Но не значило бы ли это, что он окончательно перестал быть мужчиной? Мужчиной, а не императором. Император может приказывать, но мужчина должен ухаживать за женщиной.
Он и вино ей наливает сам - немного, едва половину бокала, с удовольствием отмечая, что руки слушаются его удивительно хорошо. Наверное, в старых сказках была и доля истины. У девственниц есть какая-то своя магия - иначе почему образы невинных девушек на протяжении всей истории человечества будоражат умы мужчин?
Магия. Архаичное слово, конечно. Но само понятие… оно существует столько же, сколько существуют женщины. И присуще - в той или иной степени - им всем. У императора было достаточно опыта общения с женщинами, чтобы он знал это точно.
Аннерозе неуверенно берет бокал и смотрит на вино. Наверное, оно и ей кажется похожим на кровь. Или просто настораживает, как любая незнакомая вещь. Император знал девушек, которые всегда рвались попробовать новое - но эта явно не из таких.
Он не заставляет её пить - ему, в общем-то, все равно. С половины бокала вина не захмелеет даже юная девушка. С одного глотка - тем более.
Наверное, именнно потому, что император молчит, Аннерозе и делает первый глоток - чтобы сделать хоть что-то. Молчание и бездействие всегда угнетает юность. Это старость больше склонна к неподвижности, чем к движению.
Император молчит. И смотрит. И думает, что бледно-розовые губы, чуть подкрашенные вином - это красиво. Но с тем же успехом Аннерозе могла бы пить и вишневый сок. И никакой крови, конечно же.
Возможно, стоит приказать слугам вместо вина приносить в его покои вишневый сок.
Возможно, стоит оставить Аннерозе при себе - кто-то же должен пить этот сок.
Возможно, наблюдать за постепенно расцветающей девушкой не менее увлекательно, чем за медленно распускающимся бутоном розы.

@темы: мое творчество, гет, фики, джен, аннерозе фон грюневальд, фридрих гольденбаум, ЛоГГ

---

Честная попытка написать слэш Оберштайн/Кирхайс. Просто чтобы доказать себе, что это возможно. В итоге получился явный OOC Кирхайса... но что поделаешь, если их так сложно подтолкнуть друг к другу? И да, фактически тройничок. Потому ну Райнхард же. Ну ОТП же.
AU, хотя, может, нифига и не AU - после Вестерланда и разговора с Райнхардом Кирхайс приходит к Оберштайну, чтобы спросить, какого, собственно, черта. Название... ну блин, я не виновата, если при мысли об этой парочке мне сразу вспоминается: "Черное к белому, разделенное к целому...".

Испытание огнем

- К вам адмирал Кирхайс, - сообщают Оберштайну. Тот слегка наклоняет голову, намеком на кивок. Нельзя сказать, чтобы он не ждал этого визита… тем более, что адмирал Кирхайс явно уже успел переговорить с маркизом Лоэнграммом. Оберштайн знает, разговор на какую тему его ждет. Но не собирается отказываться от него.
Когда Кирхайс заходит, единственный звук за следующие несколько минут издает закрывающаяся за ним дверь. Сам Кирхайс не говорит ничего. Только смотрит. Губы сжаты, между бровей залегла морщинка… по этому лицу легко прочитать душевное состояние адмирала. Кирхайс даже не идет навстречу Оберштайну, застыв у двери. Он только смотрит. И смотрит неотрывно.
- Вы пришли обвинить меня в смерти двух миллионов жителей Вестерланда, - наконец, Оберштайн заговаривает первым. - Я действительно виновен в этом. Именно я посоветовал его превосходительству бездействие в отношении атаки на Вестерланд. И посоветовал потому, что знал: продлись гражданская война еще три месяца, погибло бы десять миллионов.
- Вы говорили Райн… маркизу Лоэнграмму то же самое? - тихо, с какой-то грустью в голосе произносит Кирхайс. - И он вам поверил?
- Это правда, - медленно кивает Оберштайн. - Это результат расчетов, основанных на боеспособности нашего флота и сил, остававшихся у герцога Брауншвейга - при условии, что мы будем делать все возможное для скорейшего прекращения гражданской войны. Без Вестерланда - три месяца. Как минимум.
- Расчеты… - Кирхайс делает большой шаг вперед, яростно глядя в лицо Оберштайну. - Бумажки… - еще один шаг. - А там были люди, Оберштайн! - генерал-адмирал наклоняется, опираясь руками на стол, зло сверкая глазами. - Там были живые люди, которые погибли ужасной смертью! Как вы можете оправдывать это какими-то теоретическими выкладками?! Что вы скажете отцу, брату, супругу кого-нибудь из тех, кого фактически убили - вместе с герцогом Брауншвейгом?!
- То же, что сказал и вам, - спокойно произносит Оберштайн, намеренно не отворачиваясь. Синие глаза Кирхайса совсем рядом с его собственными - голубыми, электронными. Синие глаза, которые так любит маркиз Лоэнграмм.
- Это было необходимо.
- Неужели вы совсем не чувствуете вины за то, что совершили? - Кирхайс резко выдыхает, явно силясь успокоиться. - Необходимо это было или нет, но это было убийство - и не одного человека, а миллионов гражданских, чья вина заключалась только в том, что они оказались не в то время не в том месте. Оберштайн… я не верю, что вам все равно. Вы ведь живой человек, вам не может быть все равно.
- Правитель, принимающий решения под влиянием эмоций, глуп, - тихо произносит Оберштайн. - Но советник, дающий советы, исходя из своих личных предпочтений и пристрастий, а не из соображений пользы для правителя и государства, глуп вдвойне.
- Вы хотите сделать из Райнхарда бесчувственное чудовище… - Кирхайс дышит часто, и Оберштайну кажется, что он почти слышит биение его сердца. - Второго Рудольфа Гольденбаума…
- Я никогда не любил Рудольфа Гольденбаума, - медленно качает головой Оберштайн. Кирхайс пристально смотрит на него, и через несколько секунд его взгляд становится безмерно удивленным, почти шокированным. Понял.
- А маркиза Лоэнграмма, значит, любите? Но что же это за любовь такая, что заставляет совершать вас подобное… подобное Вестерланду?.. - Кирхайс нервно сглатывает, и Оберштайн на пару секунд оказывается заворожен движением его горла. - Почему вы так стараетесь испортить Райнхарда, - все-таки вырвалось! - сделать его холодным и бездушным…
- А почему вы так стараетесь пробудить в нем совесть? - тихо спрашивает Оберштайн. - Это причиняет ему только лишние страдания.
- Мы сражаемся против режима Гольденбаумов и старой аристократии, - Кирхайс резко вскидывает голову. - Но чем мы будем отличаться от них, если откажемся отвечать за свои поступки перед своей совестью?
- Вы заставили страдать маркиза Лоэнграмма, - медленно произносит Оберштайн, глядя ему в глаза. - Вы отвечаете за свой поступок перед своей совестью?
На несколько мгновений Кирхайс замирает - с приоткрытым ртом, с напрягшейся рукой, которой он опирался об стол. Затем одно быстрое движение - и Оберштайн чувствует чужие цепкие пальцы у себя на плечах. Его пытаются трясти, насколько может трясти сидящего человека стоящий. Синие яростные глаза так близко, что уже одно это вызывает дискомфорт. Грубое нарушение личного пространства.
- Как вы можете говорить такое?! - Кирхайс почти рычит, наверное, никто и никогда раньше не видел его таким злым. - Я никогда не причиню вреда Райнхарду!
- Вы уже это сделали, - тихо, едва на грани слышимости отзывается Оберштайн. Кирхайс подтягивает его еще ближе, насколько это возможно, так, что на мгновение они невольно соприкасаются губами… словно случайно… словно? Кирхайс резко разжимает руки, отшатывается на шаг назад. Затем опускает взгляд и смотрит на свои ладони.
- На ваших руках нет крови беззащитных жителей Вестерланда, - роняет Оберштайн. - Вам нечего стыдиться.
Кирхайс, резко подняв голову, несколько секунд смотрит на него - пристальным, изумленным взглядом. Затем поворачивается и уходит - и то и другое он делает не слишком быстро и не слишком медленно, как абсолютно спокойный человек. Только его шаги звучат, пожалуй, чуточку слишком громко.
И только после его ухода Оберштайн позволяет себе вытащить из глазницы протез, настройки у которого сбились сразу же после поцелуя.

@темы: слэш, мое творчество, фики, зигфрид кирхайс, пауль фон оберштайн, ЛоГГ