Бред. Хоть и с любимым пейрингом, но все равно фанфикерский бред

[Egoteamo]

Этот фик мне снился. Две ночи подряд. Вероятно, потому, что он и сам - о сне/бреде больного Райнхарда. Даже не знаю, ставить ли AU - в конце концов, присниться может все, что угодно...
Слэш, как всегда, на уровне: "если и секс, то церебральный". С мозгами читателей и самого горе-писателя, да.

Химера

Император Райнхард в обмороке или спит — точнее пока определить невозможно, слишком слабо еще его дыхание и бледно лицо. Император Райнхард не видит столпившихся вокруг него врачей, Эмиля, который — заметно по лицу — отчаянно боится не за только и столько повелителя Галактики, сколько за человека, к которому мальчишка болезненно привязан. Но было бы ошибкой сказать, что он вообще ничего не видит.
Он видит большую комнату, обставленную безлично, хоть и вызывающе роскошно — апартаменты класса люкс в дорогом отеле, Райнхард, который вот уже несколько лет почти постоянно живет именно в таких, не может ошибиться.
У окна поставлен стол, и за этим столом, друг напротив друга, сидят двое. Первого Райнхард узнает мгновенно — это Оберштайн, хотя и несколько изменившийся. Другая форма — не министра обороны Нового Рейха, а какая-то совсем незнакомая, даже в Старом Рейхе, кажется, такой не было, - почти полностью седая голова, да и на лице прибавилось морщин. Оберштайн выглядит старше и как-то измученней, чем помнит Райнхард.
У второго — длинные золотистые волосы, волнами лежащие на плечах и красивое, неуловимо знакомое лицо. В отличие от формы Оберштайна, одежду этого человека Райнхарду узнать легко — точно такой же мундир он носит сам.
На столе лежит старинная, кажется, из мрамора шахматная доска. Райнхарду ни разу не доводилось брать в руки ничего подобного, хотя он и знает о том, что когда-то такие доски существовали. Судя по расположению фигур, золотоволосый играет белыми, а Оберштайн — черными.
Спустя несколько секунд, присмотревшись внимательнее, Райнхард понимает, что игра уже закончена: на доске нет черного короля. Золотоволосый вертит его в руках и улыбается Оберштайну. В улыбке этой сквозят безумие и веселье, она искажает совсем юное лицо, и Райнхарду кажется: так когда-то улыбался Рудольф фон Гольденбаум.
Наконец, золотоволосый отбрасывает короля, затем, пробежавшись взглядом по столу, небрежно смахивает на пол фигуры, лежащие за пределами доски, убранные с неё еще до окончания игры. Чтобы добраться до белых фигур, ему приходится тянуться к Оберштайну, почти ложась на стол. Большая часть доски исчезает под рассыпавшимися длинными волосами, словно утопая в золотистых волнах, и многие фигуры застревают в этих волнах.
Оберштайн протягивает руку, осторожно вытягивая фигуры из волос своего господина. Райнхарду совершенно неожиданно приходит на ум это слово, ведь даже он не мог бы назвать себя господином того, другого Оберштайна, министра обороны, у которого седых прядей в шевелюре — по пальцам пересчитать можно. Начальник — да. Но не господин.
В пальцах Оберштайна — белый ферзь, и Райнхарду начинает казаться, что в комнате пахнет кровью. Он знает и хорошо помнит этот запах. Он не может ошибиться.
Запах крови — запах войны и смерти, и Кирхайса, последнее, чем пахли рыжие волосы и кожа под пальцами Райнхарда, и генерал-адмиральский мундир. Белый ферзь падает на пол из руки Оберштайна, и Райнхарду кажется, что длится это падение как-то слишком долго.
Два белых коня — одного из них золотоволосый, чуть поморщившись, убирает сам, другого оставляет Оберштайну. Эти фигуры отбрасывают странные тени, словно бы и не кони вовсе, а человечки такого же размера, один из которых — тот, что в пальцах у золотоволосого — протягивает кому-то руку для приветствия, а второй стоит на одном колене, высоко подняв голову.
Кони так же оказываются на полу, упав с неожиданно громким стуком. Райнхард замечает, что один из них ложится на черную пешку, вокруг которой валяются еще три таких же пешки. Тень же второго коня протягивает руку черному слону, который лежит совсем рядом. Эта фигура тоже привлекает внимание Райнхарда: в самих её очертаниях проглядывает нечто неуловимо-женственное.
Золотоволосый тем временем выпрямляется и тянет руку через всю доску, глядя в лицо Оберштайну и улыбаясь все так же безумно, кривя губы словно бы в насмешке над собственной красотой и юностью. Но Оберштайн, как всегда, понимает без слов, понимает даже такой жест и такую улыбку. Он наклоняется и целует протянутую руку.
Золотоволосый смеется, запрокидывая голову, смеется торжествующе и дерзко. Райнхард наблюдает, испытывая странный, непонятный ему самому интерес, как Оберштайн прикасается губами не к пальцам, не к тыльной стороне ладони даже — к самому запястью, где кожа тонкая и совсем светлая.
Внезапно золотоволосый вырывает руку и встает, и подходит к Оберштайну, не обращая внимания на валяющиеся под ногами шахматные фигуры. Оберштайн смотрит на своего господина снизу вверх, и лицо его бесстрастно.
Райнхард снова чувствует запах крови, только сейчас этот запах сильнее. Красным начинает отливать черная форма, золотистые волосы, алые искорки мелькают в глазах Оберштайна.
Золотоволосый захлопывает шахматную доску — немногие оставшиеся на ней фигуры рассыпаются по столу и сваливаются на пол — и отдает её Оберштайну. Тот молча берет доску в руки, медленно, словно лаская, проводит пальцами по клеткам.
На лице у золотоволосого раздражение и явное непонимание. Райнхарду кажется, что тот хочет сказать: «Ну чего вы возитесь с этой безделушкой?» И ведь действительно вроде бы безделушка. Вроде бы...
Комната перед глазами Райнхарда тускнеет. Вместо неё он видит лицо наклонившегося над ним Эмиля, и после яркого, до боли реального видения оно кажется каким-то ненастоящим.
Райнхард шевелит рукой и вздрагивает, и не кричит только потому, что от внезапно накатившей паники перехватывает горло.
Пальцы касаются мягких, рассыпавшихся по постели волос. Райнхард не без труда подносит одну прядь к лицу, хотя и без этого знает, какого она цвета.
Медальон на груди тяжел и неожиданно холоден. Как, вероятно, был тяжел и холоден мраморный белый ферзь — ведь Оберштайн уронил его, выпустил из рук, а не бросил...