[Egoteamo]

Доолго я бегала кругами вокруг пейринга Ройенталь/фем!Оберштайн, пытаясь понять, что бы с ними сделать такого... кинкового... И, наконец, добегалась. В итоге - OOC, AU, мятеж и не особо адекватно себя ведущие первые лица Рейха. Впрочем, неадекватность-то как раз и канонична

Дрессировщик

Ланг напуган. Ланг сопротивляется. Ланг кричит, что он не такой дурак, чтобы лететь на Хайнессен к генерал-губернатору Ройенталю, который непременно убьет его. Ланг вызывает отвращение даже у министра обороны, которой даже не пришлось долго искать способа все же заставить его поступить согласно её плану – достаточно было нескольких фраз.
Она летит на Хайнессен почти против воли императора и, стоя на капитанском мостике нанятого за звонкую монету феззанского корабля - не личного флагмана, как полагалось бы члену триумвирата, но Оберштайн абсолютно все равно, - вспоминает их последний разговор.

- Не понимаю, почему вы в очередной раз так рветесь пожертвовать собой, - император хмурится и почти машинально вертит в пальцах стилизованную под перо ручку. – Вы нужны мне здесь, Оберштайн. Как и Миттермайер. Вы оба словно сговорились между собой, пытаясь заставить меня простить Ройенталя.
- Гражданская война ослабит Рейх, ваше величество, - Оберштайн говорит бесстрастно, без малейшего признака эмоций на лице глядя на императора. – К тому же, наказав генерал-губернатора сами, вы поставите под угрозу преданность вам солдат. А адмирал флота Миттермайер – близкий друг генерал-губернатора.
- Мне известно об их дружбе, Оберштайн, - император сжимает губы. – Но Миттермайер должен поставить свою верность мне выше, чем привязанность к тому, кто предал и меня, и его. Ройенталь, судя по его поступкам, сам не желает моего прощения. Он делает все, чтобы развязать войну – и он её получит.
- Лучше пожертвовать двумя-тремя жизнями, чем тысячами, - сухо отзывается министр обороны. – Если смерть Ланга и моя заставит Ройенталя признать свою неправоту…
- С каких это пор я должен потакать прихотям мятежника?! – почти кричит император в ответ. Ручка в его пальцах с треском ломается, пачкая кожу черными чернилами.
- Сегодня Ройенталь хочет за свою службу одного из членов триумвирата, а кого – или что - он захочет завтра?! Мою корону? Пожалуй, он сможет получить её – если посмотреть, как верны мне мои люди! Миттермайер, даже вы… - вспышка гнева проходит, император опускает руку и даже не морщится, когда обломок ручки до крови царапает палец. Оберштайн смотрит равнодушно, даже не делая попытки помочь ему, словно бы вообще не замечая упавшей на стол темной капли.
- Даже вы… - повторяет император уже тише, пристально глядя на министра обороны. Затем устало вздыхает:
- Все-таки вы женщина, Оберштайн.
- Я женщина, - бесстрастно подтверждает та.
- Вы… свободны, - медленно произносит император после долгой паузы. Оберштайн коротко кивает и уходит, не оборачиваясь и слыша за спиной шелест бумаг – император вернулся к делам своей империи.

Оберштайн вспоминает этот разговор, с безучастным спокойствием думая, что, возможно, больше никогда не увидит императора. Генерал-губернатор Ройенталь опасен, как дикий зверь, хлещущий хвостом по прутьям почти уже открытой клетки. Она добровольно входит в эту клетку, потому что иначе Рейх потеряет множество людей, сильных мужчин, способных восстановить подорванную войной экономику. Это будет куда более тяжелой потерей, чем одна слепая женщина и злопамятный чиновник, готовый ради мелочной мести и своего возвышения предать всех и вся.
Захват Изерлона в его теперешнем состоянии обойдется в меньшее количество жизней, чем гражданская война. Оберштайн готова признать, что императору, так и не выросшему до конца ребенку, нужен в качестве игрушки последний оплот демократии. Но генерал-губернатор Новых земель играет в другие игры. И они куда более опасны для империи.
А министр обороны Рейха все же не настолько женщина, чтобы её привлекала подобная опасность.



***



На Хайнессене Оберштайн встречают с натужной вежливостью. Ланга арестовывают почти сразу же, и министр обороны равнодушно наблюдает за тем, как его уводят. Даже если это самоуправство подчиненных генерал-губернатора, то с молчаливого согласия самого Ройенталя. И с такого же молчаливого согласия её провожают в представительство Рейха.
У Оберштайн сердце не начинает биться быстрее от волнения или от страха – она холодна и спокойна, как хирургическая сталь. Она привыкла к эмоциональным вспышкам императора, к глупости и недальновидности своих предыдущих начальников. Она не думает, что адмирал флота Ройенталь может чем-то удивить её.
Когда министр обороны входит, генерал-губернатор поднимает взгляд от заваленного бумагами стола. За его плечом – встревоженный Бергенгрюн, наклонившийся было к начальнику и начавший быстро и тихо что-то говорить. Ройенталь заставляет его умолкнуть одним движением головы.
- Можете быть свободны, Бергенгрюн, - произносит он, повторяя это движение. Бергенгрюн подчиняется – молча, но брошенный им на генерал-губернатора взгляд действительно красноречив. Оберштайн бесстрастно отмечает это проявление преданности, как еще один признак опасности, исходящей от Ройенталя.
- Я не ожидал, что мои требования будут удовлетворены, - медленно говорит тот, вставая из кресла, стоит Бергенгрюну выйти за дверь. – И тем более не ожидал, что ради этого вы предадите императора.
Свет ложится так, что оба глаза Ройенталя кажутся почти одинаково темными. Он подходит к Оберштайн, так же медленно, как и говорит, и прямо смотрит ей в лицо хищным взглядом. Затем этот взгляд спускается ниже, словно генерал-губернатор мысленно раздевает её, снимает плащ, расстегивает пуговицы на блузке. Оберштайн ясно видит это в его глазах, и на мгновение ей становится противно.
- Благо Империи стоит выше желаний одного человека – будь он даже Райнхардом фон Лоэнграммом, - тихо, четко и холодно произносит она, глядя Ройенталю в лицо – для этого министру обороны приходится чуть запрокинуть голову. – Если начнется гражданская война, она унесет тысячи жизней и не принесет никакого результата, оправдывающего такие потери.
- И что вы готовы сделать для того, чтобы она не началась? – Ройенталь усмехается, продолжая медленно двигаться вперед – и Оберштайн вынуждена отступать, отступать до тех пор, пока не начинает чувствовать затылком стену. – Вы уже предали императора как вассал. Что же у вас осталось, Оберштайн? – генерал-губернатор наклоняется к ней, упираясь ладонями в стену, говоря тихим и низким, с хрипотцой, голосом. Оберштайн невольно думает, что со своими многочисленными любовницами Ромео-после-шести, вероятно, разговаривает именно так – разумеется, до того, как затащить их в постель.
- Больше, чем у вас, - сухо парирует министр обороны. Ей неуютно от вторжения Ройенталя в её личное пространство – но она знает, что именно этого тот и добивался. Её смущения, чувства неловкости… страха. Дикие звери пьянеют от чужого страха.
Ноздри генерал-губернатора раздуваются, делая аналогию еще более точной. Но отзывается он – почти столь же безэмоциональным тоном:
- Я управляю половиной Галактики. В моем распоряжении огромный флот… и министр обороны Оберштайн, - на последних словах в голос Ройенталя все-таки прорывается темное, какое-то лихорадочное торжество.
- Но кому вы служите? – бесстрастно спрашивает Оберштайн, не отводя взгляда. – Кому принадлежите вы сами?
Ройенталь замирает от неожиданности. И Оберштайн спрашивает еще, внимательно наблюдая за его реакцией:
- Чей вы вассал?
Генерал-губернатор, словно очнувшись, медленно убирает руки и выпрямляет спину. Он больше не смотрит на министра обороны, направляясь к двери и выходя из комнаты. Он не видит, как Оберштайн, сделав несколько шагов, устало опускается в его кресло и на мгновение прикрывает глаза.