[Egoteamo]

Еще один фик про фем!Оберштайн. На этот раз - совсем маленький драббл, где есть Хильда, канонный разговор и Райнхард, мелькающий только в мыслях Оберштайн. И да - это явный джен. Во всяком случае, я сама гета углядеть тут не могу, не говоря уж о фемслэше.

Мать

Оберштайн медленно подходит к фройляйн Мариендорф, замечая и оценивая выражение её глаз – непонимание и интерес вперемешку со страхом. Оберштайн знает, что говорят адмиралы про советника главнокомандующего, придумывая её ревность ко всем, кто оказывается слишком близко к Лоэнграмму. Неудивительно, что маленькая Хильда боится. Маленькая Хильда… Оберштайн ловит себя на том, что думает о ней с оттенком материнской нежности.
- Это вы дали главнокомандующему Лоэнграмму совет быть снисходительным к Мюллеру? – тихо спрашивает советник. Фройляйн Мариендорф невольно сжимается, прежде чем ответить – столь же негромко:
- Нет, он сам так решил. Я ничего ему не говорила. К тому же… даже если бы я его попросила, он все равно поступил бы по-своему.
Оберштайн улыбается – больше для того, чтобы успокоить маленькую Хильду, чем из-за собственно желания улыбнуться.
- Вы так думаете?
Сама советник отнюдь так не думает – она видит, что Лоэнграмм прислушивается к фройляйн Мариендорф. Несмотря на то, что у Оберштайн протезы вместо глаз, она не слепа. Отнюдь.
- Да, - кивает Хильда. – Но, если кто-то и попросил его, то это был он.
Оберштайн почти сразу понимает, о ком она говорит. Только об одном человеке подчиненные Лоэнграмма отзываются с подобными интонациями в голосе. Фройляйн Мариендорф могла бы даже не произносить его имени…
- Это был адмирал Кирхайс.
…но все-таки произнесла.
- Фройляйн, а вы, оказывается, романтик, - отзывается Оберштайн. Она чувствует почти умиление от слов, выражения лица маленькой Хильды, от её наивной детской веры в нематериальных советников. Что главнокомандующий Лоэнграмм, что его секретарь – совсем еще дети. Они оба верят в потустороннее, словно его можно увидеть, услышать, дотронуться рукой.
Фройляйн Мариендорф смотрит почти обиженно, и Оберштайн извиняется за свою иронию – вернее, произносит слова извинения. Девочке, которая пока ничего особенно не решает, позволено верить в чудеса – в отличие от мальчика, который замахивается на власть над всей Галактикой. Оберштайн одобряет амбиции своего начальника. Но она знает, что власть быстро лишает иллюзий.
Разворачиваясь и уходя, советник главнокомандующего рассеянно думает о том, как молода команда Лоэнграмма. Взлет Двойной Звезды на вершину практически так же стремителен, как и у самого герцога, да и остальные адмиралы лишь немногим уступают им. Молодые, талантливые, опьяненные властью, славой, победами... Но такое опьянение не продлится вечно. И, когда настанет похмелье от сладчайшего из вин, оно будет самым жестоким и мучительным, каким только возможно.
Оберштайн знает, что ей нужно делать. Она постарается смягчить это похмелье для Райнхарда фон Лоэнграмма. Для златоволосого мальчика, подчас напоминающего Оберштайн ребенка, сына… которого она никогда не позволит себе родить. Слепая женщина, даже если её слепота не передастся детям по наследству – показатель вырождения рода. Вырождения старой аристократии вообще.
Сейчас же, глядя на герцога Лоэнграмма и его секретаря, таких же юных, как и она тогда, Оберштайн невольно думает, что в любой представительнице женского пола с возрастом проклевываются материнские чувства. Даже такой ледышке, как она, они напомнили о себе.
Советник главнокомандующего открывает дверь и заходит в свой кабинет. Он ничем не указывает на то, что принадлежит женщине – никаких милых безделушек, цветов или фотографий на столе, все безлично и традиционно, и даже запах духов уже успел выветриться. Советник главнокомандующего садится на свое место и погружается с головой в государственные дела. Работа заставляет пробудившиеся было эмоции исчезнуть, пропасть, словно сильный ветер, который сдувает нежные, невесомые лепестки цветов.
Даже в юности Оберштайн не любила цветы.