[Egoteamo]

Честная попытка написать слэш Оберштайн/Кирхайс. Просто чтобы доказать себе, что это возможно. В итоге получился явный OOC Кирхайса... но что поделаешь, если их так сложно подтолкнуть друг к другу? И да, фактически тройничок. Потому ну Райнхард же. Ну ОТП же.
AU, хотя, может, нифига и не AU - после Вестерланда и разговора с Райнхардом Кирхайс приходит к Оберштайну, чтобы спросить, какого, собственно, черта. Название... ну блин, я не виновата, если при мысли об этой парочке мне сразу вспоминается: "Черное к белому, разделенное к целому...".

Испытание огнем

- К вам адмирал Кирхайс, - сообщают Оберштайну. Тот слегка наклоняет голову, намеком на кивок. Нельзя сказать, чтобы он не ждал этого визита… тем более, что адмирал Кирхайс явно уже успел переговорить с маркизом Лоэнграммом. Оберштайн знает, разговор на какую тему его ждет. Но не собирается отказываться от него.
Когда Кирхайс заходит, единственный звук за следующие несколько минут издает закрывающаяся за ним дверь. Сам Кирхайс не говорит ничего. Только смотрит. Губы сжаты, между бровей залегла морщинка… по этому лицу легко прочитать душевное состояние адмирала. Кирхайс даже не идет навстречу Оберштайну, застыв у двери. Он только смотрит. И смотрит неотрывно.
- Вы пришли обвинить меня в смерти двух миллионов жителей Вестерланда, - наконец, Оберштайн заговаривает первым. - Я действительно виновен в этом. Именно я посоветовал его превосходительству бездействие в отношении атаки на Вестерланд. И посоветовал потому, что знал: продлись гражданская война еще три месяца, погибло бы десять миллионов.
- Вы говорили Райн… маркизу Лоэнграмму то же самое? - тихо, с какой-то грустью в голосе произносит Кирхайс. - И он вам поверил?
- Это правда, - медленно кивает Оберштайн. - Это результат расчетов, основанных на боеспособности нашего флота и сил, остававшихся у герцога Брауншвейга - при условии, что мы будем делать все возможное для скорейшего прекращения гражданской войны. Без Вестерланда - три месяца. Как минимум.
- Расчеты… - Кирхайс делает большой шаг вперед, яростно глядя в лицо Оберштайну. - Бумажки… - еще один шаг. - А там были люди, Оберштайн! - генерал-адмирал наклоняется, опираясь руками на стол, зло сверкая глазами. - Там были живые люди, которые погибли ужасной смертью! Как вы можете оправдывать это какими-то теоретическими выкладками?! Что вы скажете отцу, брату, супругу кого-нибудь из тех, кого фактически убили - вместе с герцогом Брауншвейгом?!
- То же, что сказал и вам, - спокойно произносит Оберштайн, намеренно не отворачиваясь. Синие глаза Кирхайса совсем рядом с его собственными - голубыми, электронными. Синие глаза, которые так любит маркиз Лоэнграмм.
- Это было необходимо.
- Неужели вы совсем не чувствуете вины за то, что совершили? - Кирхайс резко выдыхает, явно силясь успокоиться. - Необходимо это было или нет, но это было убийство - и не одного человека, а миллионов гражданских, чья вина заключалась только в том, что они оказались не в то время не в том месте. Оберштайн… я не верю, что вам все равно. Вы ведь живой человек, вам не может быть все равно.
- Правитель, принимающий решения под влиянием эмоций, глуп, - тихо произносит Оберштайн. - Но советник, дающий советы, исходя из своих личных предпочтений и пристрастий, а не из соображений пользы для правителя и государства, глуп вдвойне.
- Вы хотите сделать из Райнхарда бесчувственное чудовище… - Кирхайс дышит часто, и Оберштайну кажется, что он почти слышит биение его сердца. - Второго Рудольфа Гольденбаума…
- Я никогда не любил Рудольфа Гольденбаума, - медленно качает головой Оберштайн. Кирхайс пристально смотрит на него, и через несколько секунд его взгляд становится безмерно удивленным, почти шокированным. Понял.
- А маркиза Лоэнграмма, значит, любите? Но что же это за любовь такая, что заставляет совершать вас подобное… подобное Вестерланду?.. - Кирхайс нервно сглатывает, и Оберштайн на пару секунд оказывается заворожен движением его горла. - Почему вы так стараетесь испортить Райнхарда, - все-таки вырвалось! - сделать его холодным и бездушным…
- А почему вы так стараетесь пробудить в нем совесть? - тихо спрашивает Оберштайн. - Это причиняет ему только лишние страдания.
- Мы сражаемся против режима Гольденбаумов и старой аристократии, - Кирхайс резко вскидывает голову. - Но чем мы будем отличаться от них, если откажемся отвечать за свои поступки перед своей совестью?
- Вы заставили страдать маркиза Лоэнграмма, - медленно произносит Оберштайн, глядя ему в глаза. - Вы отвечаете за свой поступок перед своей совестью?
На несколько мгновений Кирхайс замирает - с приоткрытым ртом, с напрягшейся рукой, которой он опирался об стол. Затем одно быстрое движение - и Оберштайн чувствует чужие цепкие пальцы у себя на плечах. Его пытаются трясти, насколько может трясти сидящего человека стоящий. Синие яростные глаза так близко, что уже одно это вызывает дискомфорт. Грубое нарушение личного пространства.
- Как вы можете говорить такое?! - Кирхайс почти рычит, наверное, никто и никогда раньше не видел его таким злым. - Я никогда не причиню вреда Райнхарду!
- Вы уже это сделали, - тихо, едва на грани слышимости отзывается Оберштайн. Кирхайс подтягивает его еще ближе, насколько это возможно, так, что на мгновение они невольно соприкасаются губами… словно случайно… словно? Кирхайс резко разжимает руки, отшатывается на шаг назад. Затем опускает взгляд и смотрит на свои ладони.
- На ваших руках нет крови беззащитных жителей Вестерланда, - роняет Оберштайн. - Вам нечего стыдиться.
Кирхайс, резко подняв голову, несколько секунд смотрит на него - пристальным, изумленным взглядом. Затем поворачивается и уходит - и то и другое он делает не слишком быстро и не слишком медленно, как абсолютно спокойный человек. Только его шаги звучат, пожалуй, чуточку слишком громко.
И только после его ухода Оберштайн позволяет себе вытащить из глазницы протез, настройки у которого сбились сразу же после поцелуя.