[Egoteamo]

AU к 25 серии. Разговор Райнхарда и Оберштайна был длиннее, чем его показали в аниме. За кадром - Райнхард/Кирхайс, в кадре между Райнхардом и Оберштайном... эмм... ну, кто что углядит. Для кого-то джен, для кого-то слэш. И да, возможен OOC, особенно Райнхарда. Очень возможен.

Момент уязвимости

Оберштайн непривычно настойчив и напорист - он наклоняется вперед, опираясь ладонями об стол. Слишком близко. И слишком явно выражает эмоции его лицо - краем глаза Райнхард замечает это.
Происходящее странно, и он невольно старается вжаться в спинку кресла, отвернуться, сжать губы - выстроить стену между собой и своим советником. Обычно этим занимается сам Оберштайн, и намного успешнее, чем он. Между ними всегда была стена - стена расстояния, личного пространства, в которое раньше не пытался вторгнуться никто из них. Райнхард привык к этой стене. Привык, что Оберштайн - отстранен, всегда спокоен, сдержан. Всегда контролирует себя. Всегда делает шаг назад, физически или морально, стоит Райнхарду намекнуть, что тема разговора ему неприятна.
Правда, к ЭТОЙ теме он возвращается снова и снова.
Райнхард вспоминает обрамленное рыжими до красноты волосами лицо и еще сильнее сжимает губы. Это только его. Их ссора, их непонимание, все, что сказали они с Кирхайсом друг другу совсем недавно - только его. Оберштайну не нужно это знать. Он не может оказать какого-либо влияния на их отношения.
Но почему же он постоянно возвращается к этой теме?
Сейчас Райнхард даже не пытается задуматься о том, чего хочет Оберштайн. Но ему не нравятся произошедшие перемены. Не нравится, что Оберштайн стоит совсем рядом, глядя на него сверху вниз, слишком близко для того, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности.
Как они до этого дошли?
Райнхард не может понять.
- Вы мне не отец, чтобы лезть в мои дела! - не выдержав, выпаливает он. Потому что Оберштайн не отстраняется, и это нервирует. Потому что лицо напротив выглядит непривычно… живым. Даже глаза кажутся живыми.
- Разумеется, - откликается Оберштайн, и голос его немного успокаивает Райнхарда - хоть он звучит как обычно, тихо, безэмоционально, почему-то напоминая один из старинных мечей, чье лезвие потемнело от времени - такой же прохладный, гладкий, но опасный, если пальцы случайно соскользнут не туда.
- Я вам не отец. Но это тот случай, когда ваши личные дела оказывают влияние на ваши решения государственного масштаба.
- Я не ребенок, и лучше вас знаю, оказывают они влияние или нет, - огрызается Райнхард. Один раз дав волю своим чувствам, он теперь уже не может остановиться.
- Я все знаю и сам, Оберштайн. Не надо меня поучать.
- Разумеется, - Оберштайн слегка наклоняет голову, но теперь Райнхарда начинает раздражать и это - подчеркнутая покорность в жестах, словах, во всем, кроме самого главного - Оберштайн так и не выпрямился, не убрал руки с его стола. - Разумеется, вы все знаете и сами. Но знать - не значит действовать, ваше превосходительство.
Райнхард отворачивается, не желая смотреть на своего собственного советника. Он не знает, что возразить, и от этого его начинает трясти. Сейчас приказать Оберштайну уйти - означает признать свое поражение. Как они до этого дошли? Как до этого дошел он?
Оберштайн подчинится его приказу, это несомненно. Он подчиненный, Райнхард начальник. Начальник обладает властью над своим подчиненным.
Во всяком случае, должен обладать.
Оберштайн молчит и ждет. Райнхард мельком думает, что у него, наверное, уже начинает болеть спина от неудобной позы. Но Оберштайн выбрал эту позу сам, и эту боль тоже. Захотел бы - выпрямился.
Молчание тянется, словно смола, темная и вязкая. Райнхард еще слышит отголосок последних слов Оберштайна. Знать - не значит действовать. Где-то он уже читал, слышал подобное. На скучном уроке, в скучной книге, одной из десятков, содержание которых Райнхард теперь не вспомнит - и не хочет вспоминать. Избитая фраза, но здесь и сейчас она звучит как-то…
Уместно.
Знать - не значит действовать. Что он знает об Оберштайне? О сдержанном, хладнокровном, ледяном на ощупь Оберштайне?
Ледяном?
Райнхард невольно прислушивается к своим ощущениям. Оберштайн совсем рядом, все еще совсем рядом, и, если даже не наклониться вперед, а просто выпрямиться, просто посмотреть ему в лицо, не отворачиваясь и не отстраняясь…
Момент уязвимости. Да. Поза, выражение лица, вторжение в чужое личное пространство - момент уязвимости Оберштайна. Момент, в котором он показывает, что на самом деле нужно ему самому. Не государству. Ему.
- Чего вы хотите, Оберштайн? - Райнхард усмехается, сам того не понимая. - Что нужно вам, что вы так часто напоминаете мне о Кирхайсе?
- Мне нужно, чтобы вы стали полновластным правителем, - негромко произносит Оберштайн. - Только вы можете сделать Рейх действительно великим. Только вы можете изменить или отменить несправедливые законы, принятые Гольденбаумами. Только вы можете закончить бессмысленную войну, поглощающую множество жизней на протяжении столетий.
- Но что вам-то все это? - пожимает плечами Райнхард, наклоняясь вперед сам - и с удовлетворением отмечая, что Оберштайн наконец-то выпрямляется, на мгновение поморщившись от боли в спине. - Вы хотите стать кем-то, Оберштайн. Занять место Кирхайса?
Оберштайн качает головой.
- У меня есть свое собственное место, ваше превосходительство, - прохладно отзывается он.
- А если его не будет? - губы Райнхарда вновь растягиваются в усмешке. Он начинает чувствовать азарт, словно в бою, теперь уже сам сокращая дистанцию между ними. - Это зависит только от меня, ведь так?
- Да, ваше превосходительство, - кивает Оберштайн. - Это зависит только от вас.
- Тогда ответьте мне на вопрос, - Райнхард смотрит на него долгим взглядом, пытаясь поймать хоть какой-то жест, мгновенную дрожь, или, быть может, мимолетное движение губ. - Вы знаете, как я провожу время по ночам?
Оберштайн слегка наклоняет голову - даже не кивок, а, скорее, намек на него.
- И из-за этого вы постоянно говорите о том, что я должен отдалить Кирхайса от себя?
- И из-за этого тоже, - соглашается Оберштайн. - Вы рискуете, ваше превосходительство. Закон о наказании за гомосексуальные связи еще не отменен.
- И дело только в этом? - Райнхард кривит губы, и не понять, улыбка это или усмешка. - Вас волнует, что я рискую… но не волнует, с кем?
- Это ваше дело, - отзывается Оберштайн. - Пока ваша личная жизнь не мешает государственным делам, это ваше дело. Но сейчас герцог Лихтенладе ищет любой повод, чтобы очернить вас. Так что, помимо влияния генерал-адмирала Кирхайса на ваши решения, есть и другие причины для того, чтобы вы вели себя с ним так же, как и с другими своими подчиненными.
Райнхард долго смотрит на него. Долго и пристально. Затем, поморщившись, откидывается на спинку кресла.
- Я понял вас, Оберштайн, - произносит он голосом, почти таким же безжизненным, как и у его советника. - Уходите.
Но, прежде чем уйти, Оберштайн в последний раз глядит на него, отвернувшегося, прикрывшего глаза. Глядит недолго, всего несколько секунд. Затем уходит, точно зная, что Райнхард не проводит его взглядом.