[Egoteamo]

Наконец-то приличный Р/Р. И даже внезапно R. Тавтология, конечно, получается.
AU, ER. Женщина, упомянутая в фике, может быть кем угодно - хоть Эльфридой, настоящий отец ребенка которой - кто-то другой. Хоть просто левой ОЖП, с которой Ройенталь пофлиртовал немного.

Игра с огнем

В кабинете императора бьются бокалы, свистит ветер, мелькает белый плащ и сверкают серые глаза. Император в ярости. И ярость эта вызвана одним из его адмиралов – тем, кто сейчас стоит перед письменным столом, не опуская ни головы, ни взгляда, внешне спокойный и невозмутимый – но только внешне.
Император бросается в него словами, словно камнями в блудницу древних времен, кричит, припоминая все когда-либо совершенные грехи, мечется по кабинету – так, что от поднятого ветра со стола слетает несколько бумаг. Впрочем, их еще много там, неподписанных, не прочитанных документов, императорских дел – а император отвлекается на своего адмирала. И адмирал наслаждается этим, хотя и никак не выдавая своих чувств – наслаждается тем, что его в кои-то веки поставили выше всегда неотложных, всегда таких важных проблем, каменных плит, взваленных на плечи самовластного правителя.
Когда император в очередной раз проносится мимо стола, его ловят за талию, запуская руки под плащ, и удерживают на месте, прижимая к себе. Под черной формой быстро бьется сердце, золотистые пряди прилипли ко лбу, и адмирал позволяет себе отбросить их назад, слегка коснувшись лица. Император приоткрывает рот, явно затем, чтобы возразить, но его целуют и тянут на стол, сбрасывая на пол оставшиеся бумаги. Они разлетаются, словно белые голуби от шагов человека, носители важной информации, от которых сейчас избавляются, как от досадной помехи. Император упирается руками в грудь адмирала, пытаясь оттолкнуть его, но одну из этих рук перехватывают, подносят к губам и целуют, глядя сверху вниз чуть насмешливыми глазами. Эта насмешка – тоже условие игры, равно как и нахальные пальцы, снимающие белый плащ. Он падает со стола мягкой волной, вслед за бумагами, и император невольно дергается, чувствуя себя лишенным привычной защиты, под горячей тяжестью чужого тела.
Золотистые волосы рассыпаются по столу, обе руки заведены за голову и сжаты сильными пальцами. Императора ласкают, мягко, но властно, с уверенностью, которую дает только опыт обращения с телом – и именно с этим тоже. Снимать брюки одной рукой неудобно, но адмиралу не привыкать. Он хорошо умеет делать это, отвлекая поцелуями, поглаживая запястья плененных рук.
Император вздрагивает от холода, оказавшись полуобнаженным. Но тут же на его пах ложится горячая ладонь, заставляя императора прикусить губу до крови. Темная капелька стекает вниз, но её слизывают, проводя языком по горлу, мысленно благословляя то, что воротник давно уже расстегнут.
Адмирал замирает на мгновение, вглядываясь в лицо императора, когда тот невольно толкает вперед бедра, подставляясь под ласку. Только мгновение – и он слегка отстраняется, чтобы достать смазку из ящика стола. Император снова приоткрывает губы, но словно передумывает что-либо говорить, и ограничивается резким коротким кивком.
Это не изнасилование, хотя и чем-то похоже – быстро, грубовато, подготовки – необходимый минимум. И лишь изредка адмирал позволяет себе чуть-чуть нежности – провести ладонью по ноге на своем плече, скользнуть пальцами в тяжелую, чуть влажную от пота массу длинных волос. Губы императора в эти моменты кривит усмешка, которая почти сразу же сменяется гримасой - удовольствия, и боли, и чисто физической страсти, так непохожей на то, что ему привычно с ранней юности - гнев, жажда сражений и власти. Теперь властвует другой, и императору нравится это, нравится, что хоть на миг он может снять со своих плеч каменные плиты ответственности - за себя, за всю империю, за своего адмирала, который двигается резко, дышит часто и горячо.
Все заканчивается не быстро и не медленно - как раз в тот момент, когда нужно, адмирал слишком опытен в делах любви, чтобы ошибиться. Любви? Даже задыхаясь от наслаждения, невольно прижимаясь к чужому телу, император не уверен, что любит этого человека. Но он чувствует, что ярость его прошла. Адмирал выпил, вытянул её всю - нарочито грубыми прикосновениями, резкостью, напором и уверенностью неотразимого любовника. Император знает - он спал со многими. Раньше.
Теперь только с ним.
Адмирал отстраняется, и император чувствует, как саднит шея где-то под ухом. От укуса останется след, который нужно будет скрывать волосами. Император не думает, что все его приближенные в курсе его личной жизни, и ярко покраснел бы, узнав об этом. Поэтому он предпочитает скрываться. Прятаться. Хотя и не во всем - подавлять свои приступы ревности, ярости, собственничества ребенка, у которого даже не отняли - могут отнять игрушку, он не считает нужным.
- У вас ведь ничего не было с этой женщиной, Ройенталь, - начинает император, выпрямляясь, давя желание поморщиться - его рабочий стол все-таки слишком жесткий и неудобный для того, чтобы заменить кровать. - Вы затеяли все дело, чтобы в очередной раз позлить меня.
Адмирал коротко кивает, подтверждая правоту императора. Затем уверенными, привычными движениями застегивает брюки. Заваливая любовника на стол, с себя он не снял больше ничего, даже плаща. Грубый солдат… или, во всяком случае, хочет казаться таким.
- Вы не боитесь, играя с огнем? - с легкой усмешкой на губах интересуется император, одеваясь сам. Раньше адмирал пытался помогать ему, проявляя галантность мужчины и аристократа, но императору никогда не нравилась такого рода помощь. Разве что от маленького Эмиля. Но его адмирал, его любовник - нечто совсем другое. Совершенно.
- Меня завораживает этот огонь, - задумчиво отзывается адмирал, смотря на императора - но не пристально, туманным, почти мечтательным взглядом. Лицо его не меняет своего выражения - все та же спокойная невозмутимость. Лишь в моменты страсти император видит на этом лице что-то другое.
- Вы не думаете о том, что он может обжечь? - император улыбается, слегка подтрунивая и над любовником, и над собой. - Возможно, однажды вы не сможете остудить его вовремя, Ройенталь.
Адмирал молча наклоняет голову в жесте то ли согласия, то ли покорности. Затем как-то очень естественно интересуется:
- Позвать Эмиля, чтобы расчесал вам волосы?
- Не стоит, я позову его сам, - отмахивается император нарочито небрежно, но вспыхнувший на щеках румянец выдает его с головой. - Ройенталь…
В разноцветных глазах мелькает невольный интерес.
- Что, ваше величество?
- Не называйте меня «величеством», - морщится император, застегивая китель. - Сколько раз вам говорить, что я не желаю слышать этого от вас?
- Тогда сами не называйте меня по фамилии, - парирует адмирал. - Вы ведь знаете мое имя.
Император вздыхает, с неохотой, но признавая его правоту.
- Оскар… как думаешь, мне пора жениться? - с явным трудом произносит он, стараясь не смотреть на любовника. Вопрос неловок, неуместен, неприятен, но император и так оттягивал этот момент, сколько мог.
Лицо адмирала каменеет в своем спокойствии. На какой-то момент он словно становится не человеком, а статуей, похожей на него во всем - кроме жизни во взгляде.
- Пора, - отчеканивает он, таким же спокойным до мертвенности голосом. - Но я так не думаю.
Император опускает взгляд и заливается краской. Но адмирал этого не видит, упорно не глядя в его сторону.
- А если… мне жениться на тебе? - наконец, интересуется император, поднимая голову. В его глазах искрится зарождающимся пламенем новая идея. И адмирал замечает это - почти случайно, но замечает.
- Ребенок, Райнхард, - вздыхает он, встречаясь взглядом с императором. - Тебе нужен наследник.
- Моим наследником будешь ты. Ты вполне этого достоин…
- Я старше тебя, и, вероятно, умру раньше, - замечает адмирал, пожав плечами. - Если ты хочешь жениться…
- Нет, - император мотает головой. - Я совсем этого не хочу. Но должен.
Адмирал знает это. Но знание не делает боль, горячую острую боль, сдавившую его сердце, хоть немного слабее. Он не может заставить себя попросить императора об отсрочке, убедить его, попытаться повлиять, надавить на жалость или совесть - он не Оберштайн. Он не опустится до подобных манипуляций. Пусть император решает сам. А адмирал постарается принять его решение.
Хотя что-то и подсказывает ему, что принять не получится.
- Тогда женитесь, раз должны, - произносит адмирал медленно, тщательно контролируя свой голос. - Дата уже назначена?
Император качает головой.
- Я хотел посоветоваться с тобой… Моей наследницей может стать Аннерозе - она меньше рискует погибнуть, чем мы.
- Она женщина, Райнхард. Рейх не примет женщины на троне.
Император вздыхает.
- Она может родить от кого-то ребенка…
- Вы прикажете это ей? - невесело усмехается адмирал.
Император сжимает губы и отворачивается, отходит к окну. Его рука тянется к медальону на груди.
- Тогда предложите что-нибудь сами, Ройенталь, - звучит его внезапно равнодушный, бесконечно усталый голос. - Если вам небезразлично, женюсь я или нет.
Адмирал долго смотрит на него, в довольно тонкую для мужчины спину, обтянутую черной формой - белый плащ продолжает валяться на полу вместе с бумагами, - в растрепанные и разметавшиеся по плечам волосы. Плечи императора напряжены, и это заметно, заметно… Его рука едва заметно дрожит.
Адмирал с трудом, превозмогая себя, делает шаг. Потом еще один. Потом еще. Встать рядом с императором, обнять его за плечи - дается уже легче. Накрыть пальцами свободной руки сжатый кулак, вздрогнуть, почувствовав, как холодна чужая рука - совсем легко.
Он не знает, что можно предложить.
Но знает, что не может лишиться права обнимать вот так, и более страстно, крепко, стоять рядом, видеть императора - живым человеком, иногда неуверенным, иногда эгоистичным или капризным. Не может.
Огонь обжигает, но адмирал уже давно привык терпеть боль, как физическую, так и душевную. И боль для него ничто. Куда сильнее он боится темноты, в которой так легко заблудиться, потеряться, не знать, что ты и где ты.
А, если огонь уйдет, останется лишь темнота.