Как говорил Александер
Шипперский гон, картинка и фик М-ль Люсиль "Иммортели" вынесли мне мозг. Собственно, к фику-то у меня и написался... приквел. Как оно все могло бы начаться. Соответственно, OOC, AU (честно говоря, Райнхард-вампир по отношению к канону вообще то еще издевательство) и рейтинг оригинала. То есть, "Иммортелей".
Вопросы необходимостиДаже в детстве Пауль фон Оберштайн не верил в страшные сказки. Возможно, потому, что ему не читали их вслух, деланно зловещим шепотом, под аккомпонемент ночных шорохов и скрипов — никто не стал бы уделять столько внимания калеке, слепцу, впервые увидевшему мир уже значительно позже. После, когда он с накопившейся за годы непроглядного мрака жадностью набросился на книги — обычные книги, которые раньше не мог читать, - ему попадались разные истории. Но тогда Оберштайн был уже слишком взрослым, чтобы принимать их всерьез.
Теперь он перечитывает одну из тех книг, и она выглядит странно и неуместно — на его столе, в руках взрослого уже мужчины, от которого никто не ждет увлечения мистикой. «Легенды докосмической эры». Но ему нужна даже не достоверная информация — слабый её раствор, содержащийся в книге. Это же легенды, пересказанные, наверное, уже миллион раз — какой достоверности от них можно ожидать?
Оберштайн не прибегнул бы к такому сомнительному источнику, но другого у него нет. Странные мелочи в поведении и внешности человека, которому он был готов отдать все, что мог — собственной жизнью пожертвовать, даже не сочтя это жертвой, - необходимо собрать в целостную картину. Сделать выводы. Не для обвинения Райнхарда фон Лоэнграмма, нет — кто поверит такому обвинению? Просто для того, чтобы знать. Чтобы понимать чуточку больше, чем другие.
После смерти своего друга его превосходительство с каждым днем выглядит все хуже. Глаза запали, пугающая бледность не сходит с лица. Шепчутся — это из-за бессонных ночей, которые герцог Лоэнграмм занимает работой на благо Рейха. Шепчутся — это из-за горя, вызванного потерей, горя, от которого Райнхард никак не может оправиться. Слухи ходят разные.
И во всех них будущий император — а в том, что он в скором времени займет трон, никто и не сомневается — предстает героем. Это хорошо. Это правильно — о Райнхарде фон Лоэнграмме и должны так думать. Но Оберштайн должен узнать правду.
И он думает, что, кажется, догадался - просмотрев в десятый раз записи, воспоминания, сохраненные гораздо более надежно, чем просто в памяти, прочитав и перечитав страницы старинной книги, и сравнив полученную информацию. В это сложно поверить, но это единственное возможное объяснение. Райнхард фон Лоэнграмм — а так же, очевидно, его сестра, графиня Грюневальд — не человек.
В докосмическую эру таких называли по-разному: носферату, вампиры, упыри, живые мертвецы. Но Оберштайн не применяет ни одно из этих слов даже мысленно. Ему кажется, что они недостаточно точны. Вернее, убийственно неточны.
Ему все равно, кто на самом деле его превосходительство и его прекрасная сестра. Оберштайн не приучен бояться существ из детских сказок. И более того — теперь он точно знает, что нужно делать.
Ни Райнхард, ни Аннерозе не охотятся на людей. Очевидно, раньше их обоих кормил Кирхайс; теперь он мертв, а открывать чужому человеку такую тайну — опасно. Судьба графини Грюневальд волнует Оберштайна лишь постольку, поскольку она связана с благополучием её брата. Оберштайн думает о герцоге Лоэнграмме. Думает — и беспокоится за него, замечая это, но списывая на беспокойство за судьбу Рейха.
Райнхард будет умирать, но не раскроет рта, не расскажет никому о том, кто он на самом деле. В детстве он еще мог говорить об этом с лучшим другом, да и наверняка говорил (хотя Оберштайну и сложно судить о том, сколько знал Кирхайс; но он принимает версию, что тот знал все то же, что и сам Райнхард), сейчас уже нет.
Нельзя, да и опасно полагаться на то, что кто-то еще из окружения его превосходительства сам додумается до того же, что и Оберштайн. Верных, умных и неболтливых не так много.
Оберштайн невольно задумывается над тем, знает ли Двойная Звезда. По близости к Лоэнграмму и его семье они — вторые после Кирхайса, и могли бы догадаться... Ройенталь бы точно мог, Миттермайер, в отличие от друга, не склонен искать в вещах двойное дно. Но Двойная Звезда — и есть Двойная Звезда: что знает один, то знает и второй.
Впрочем, это не имеет особого значения. Если им и известно о природе Райнхарда, внешне это никак не показывается. Помогать ему они — судя по всему — тоже не рвутся. Это значит, что есть только один человек, способный послужить для герцога Лоэнграмма... донором.
Решение принято, осталось воплотить его в жизнь. Оберштайн не чувствует брезгливости или неприятия — для него работа на благо государства не бывает грязной. Кто-то должен это сделать. Кроме него, этого сделать некому. Вот и все.
Случай для разговора с Райнхардом подворачивается быстро: на следующий день его превосходительство сам вызывает своего советника, и даже не в кабинет в адмиралтействе, а к себе домой. Это оправданно: Райнхард, сам работающий до поздней ночи и иногда даже до утра (в этом слухи не врут), не заставляет подчиненных следовать его примеру. И он не вызвал бы Оберштайна поздним вечером, если бы не знал о его привычках. Для герцога Лоэнграмма работа — необходимость, для его советника — нечто большее.
Электронные глаза беспристрастны и видят то, что не замечают глаза человеческие: следы не только хронической усталости, но и голода на лице Райнхарда. А может, так влияет на восприятие знание о том, кто он на самом деле? Оберштайн не исключает и этой возможности.
Но его превосходительство мучает жажда, и это очевидно: он говорит и пьет красное вино бокал за бокалом. Пьет медленно, по глотку, рассеянно любуясь алыми бликами, но много, неоправданно много, и, кажется, даже не пьянеет.
Оберштайн отвечает на его вопросы, сообщает то, что герцог Лоэнграмм хочет знать. И понемногу подбирается к теме, которую необходимо затронуть.
- Вы мало едите в последнее время, ваше превосходительство. Это бессмысленно и, более того, вредно для вас и для Рейха, - наконец, улучив подходящий момент, говорит Оберштайн: бесстрастно, словно речь идет о совершенно обычной пище.
- Уверяю вас, я питаюсь так же, как и раньше, - так же равнодушно отзывается Райнхард, после чего подносит к губам бокал с красным вином.
- Но кое-что изменилось. Сейчас рядом с вами нет адмирала Кирхайса, - прозрачный, очень прозрачный намек, не понять его невозможно — если, конечно, знать обстоятельства дела...
И Райнхард, конечно, их знает. И смотрит на Оберштайна со странной смесью удивления, злости и облегчения.
- Откуда вы узнали?
- В это сложнее поверить, чем догадаться, ваше превосходительство. Вы с адмиралом Кирхайсом иногда бывали... неосторожны.
- И вы сделали выводы только на основании этого?
- Нет, - Оберштайн не качает головой, не находя нужным подчеркивать жестами смысл своих слов. - У меня были дополнительные источники информации. Книги, а не люди, ваше превосходительство, если вас это беспокоит.
- Нет, - Райнхард откидывается в кресле, прикрывает на мгновение глаза. - Меня это не беспокоит. Но что вы намерены делать сейчас, Оберштайн? Шантажировать меня тем, что узнали?
- Нет. Это было бы крайне неблагоразумно с моей стороны.
- Но вы что-то намерены от меня получить? - Райнхард поворачивает голову и пристально смотрит на Оберштайна, словно вытягивая из него признание. - Иначе бы не подняли эту тему.
- Я не поднял бы эту тему, если бы того не требовали интересы государства, - спокойно отвечает Оберштайн. - Вы мало едите в последнее время. А, если говорить прямо, того, что вам необходимо, вы не едите вовсе. Это опасно.
Райнхард чуть приоткрывает рот, очевидно, сам того не замечая. В серых глазах плещется изумление. Оно вызвано не тем, что сказал Оберштайн, а тем, что стоит за этими словами.
- Это опасно и для вас, - произносит Райнхард, совладав, наконец, со своими эмоциями.
- Я знаю. Но — в любом случае — моя жизнь стоит меньше, чем ваша.
Райнхард делает глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду. Словно не Оберштайн, а он сейчас подставит шею, чтобы напоить другого своей кровью.
- Подойдите сюда, - звучит неожиданно спокойный голос. Голос герцога Лоэнграмма, премьер-министра и гросс-адмирала, а не мальчишки, который раньше был так близок только со своим лучшим другом. Лоэнграмм знает, что сейчас это необходимо. Лоэнграмм, не Райнхард фон Мюзель.
Оберштайн подходит, на мгновение склонив и тут же подняв голову. Оберштайн наклоняется, расстегивает ворот — как раз так, чтобы его превосходительству было удобно. А тот кладет руки на плечи своему советнику и притягивает его ближе к себе.
Легкая боль — не сильнее, чем от медицинской процедуры, сдачи анализа крови — и ощущение прохладных губ на шеё. Тяжесть рук на плечах. Случайные прикосновения золотых волос к коже — что-то среднее между щекоткой и очень легкой лаской.
И неожиданно сильно и больно бьется сердце. Оберштайн мимолетно удивляется этому. Но потом находится разумное объяснение: тело реагирует на потерю крови, только и всего. Чисто физиологическая реакция.
Проходит, наверное, несколько минут, прежде чем Райнхард отрывает губы. Отклоняет голову — совсем на чуть-чуть. И смотрит Оберштайну в лицо.
- Вы бледнее, чем бывал Кирхайс, - с каким-то совсем детским удивлением говорит он. - Вы не заболеете из-за меня?
- Нет, - произносит Оберштайн спустя несколько секунд. Он на самом деле не чувствует себя больным: слабость не так уж и мучительна.
Райнхард медлит, прежде чем убрать руки с плеч Оберштайна, хмурит лоб, словно задумавшись о чем-то. Даже на таком маленьком расстоянии его лицо поразительно красиво, особенно сейчас, когда чужая кровь окрасила легким румянцем щеки, зажгла блеск в глазах.
Оберштайну неудобно стоять в такой позе, спина затекла, но он не стряхивает руки Райнхарда. Будь это кто-то другой, Оберштайн бы знал, чего от него ждут, но это герцог Лоэнграмм. И он получил все, что ему было нужно... или?
Затянувшаяся пауза говорит, что не все.
Оберштайн тянется вперед, прикасается губами к губам Райнхарда. Если он ошибся в своем предположении — что ж, это далеко не самое страшное, что было и будет в его жизни.
Руки на плечах напрягаются, но не отталкивают. Райнхард приоткрывает рот: поощряя или от удивления?
Оберштайн чувствует вкус собственной крови и — едва ощутимо — привкус вина. Руки Райнхарда сползают с плеч Оберштайна на шею. Эти руки теплы, их ласка мимолетна и, возможно, даже случайна.
Сердце Оберштайна снова стучит сильно и больно, и сейчас этому нет разумного объяснения.
И Райнхард чувствует это, не может не чувствовать, его пальцы скользнули на горло, сейчас под ними бьется сонная артерия.
Оберштайн отсчитывает десять секунд, и резко выпрямляется, стряхивая руки Райнхарда, на мгновение отводя плечи назад, чтобы хоть так размять уставшие мышцы. И делает несколько шагов назад.
Герцог Лоэнграмм удивленно смотрит на него.
- Вам показалось, что я хочу вас задушить?
- Мне показалось, что вы уже получили все, что вам было нужно, - бесстрастно уточняет Оберштайн.
Райнхард резко встает из кресла. Быстро делает несколько шагов вперед.
- Вам — показалось, - яростно, с нажимом на второе слово бросает он, прежде чем поцеловать своего советника.
Сами "Иммортели":
m-lle-lucille.diary.ru/p168732885.htm
Вопросы необходимостиДаже в детстве Пауль фон Оберштайн не верил в страшные сказки. Возможно, потому, что ему не читали их вслух, деланно зловещим шепотом, под аккомпонемент ночных шорохов и скрипов — никто не стал бы уделять столько внимания калеке, слепцу, впервые увидевшему мир уже значительно позже. После, когда он с накопившейся за годы непроглядного мрака жадностью набросился на книги — обычные книги, которые раньше не мог читать, - ему попадались разные истории. Но тогда Оберштайн был уже слишком взрослым, чтобы принимать их всерьез.
Теперь он перечитывает одну из тех книг, и она выглядит странно и неуместно — на его столе, в руках взрослого уже мужчины, от которого никто не ждет увлечения мистикой. «Легенды докосмической эры». Но ему нужна даже не достоверная информация — слабый её раствор, содержащийся в книге. Это же легенды, пересказанные, наверное, уже миллион раз — какой достоверности от них можно ожидать?
Оберштайн не прибегнул бы к такому сомнительному источнику, но другого у него нет. Странные мелочи в поведении и внешности человека, которому он был готов отдать все, что мог — собственной жизнью пожертвовать, даже не сочтя это жертвой, - необходимо собрать в целостную картину. Сделать выводы. Не для обвинения Райнхарда фон Лоэнграмма, нет — кто поверит такому обвинению? Просто для того, чтобы знать. Чтобы понимать чуточку больше, чем другие.
После смерти своего друга его превосходительство с каждым днем выглядит все хуже. Глаза запали, пугающая бледность не сходит с лица. Шепчутся — это из-за бессонных ночей, которые герцог Лоэнграмм занимает работой на благо Рейха. Шепчутся — это из-за горя, вызванного потерей, горя, от которого Райнхард никак не может оправиться. Слухи ходят разные.
И во всех них будущий император — а в том, что он в скором времени займет трон, никто и не сомневается — предстает героем. Это хорошо. Это правильно — о Райнхарде фон Лоэнграмме и должны так думать. Но Оберштайн должен узнать правду.
И он думает, что, кажется, догадался - просмотрев в десятый раз записи, воспоминания, сохраненные гораздо более надежно, чем просто в памяти, прочитав и перечитав страницы старинной книги, и сравнив полученную информацию. В это сложно поверить, но это единственное возможное объяснение. Райнхард фон Лоэнграмм — а так же, очевидно, его сестра, графиня Грюневальд — не человек.
В докосмическую эру таких называли по-разному: носферату, вампиры, упыри, живые мертвецы. Но Оберштайн не применяет ни одно из этих слов даже мысленно. Ему кажется, что они недостаточно точны. Вернее, убийственно неточны.
Ему все равно, кто на самом деле его превосходительство и его прекрасная сестра. Оберштайн не приучен бояться существ из детских сказок. И более того — теперь он точно знает, что нужно делать.
Ни Райнхард, ни Аннерозе не охотятся на людей. Очевидно, раньше их обоих кормил Кирхайс; теперь он мертв, а открывать чужому человеку такую тайну — опасно. Судьба графини Грюневальд волнует Оберштайна лишь постольку, поскольку она связана с благополучием её брата. Оберштайн думает о герцоге Лоэнграмме. Думает — и беспокоится за него, замечая это, но списывая на беспокойство за судьбу Рейха.
Райнхард будет умирать, но не раскроет рта, не расскажет никому о том, кто он на самом деле. В детстве он еще мог говорить об этом с лучшим другом, да и наверняка говорил (хотя Оберштайну и сложно судить о том, сколько знал Кирхайс; но он принимает версию, что тот знал все то же, что и сам Райнхард), сейчас уже нет.
Нельзя, да и опасно полагаться на то, что кто-то еще из окружения его превосходительства сам додумается до того же, что и Оберштайн. Верных, умных и неболтливых не так много.
Оберштайн невольно задумывается над тем, знает ли Двойная Звезда. По близости к Лоэнграмму и его семье они — вторые после Кирхайса, и могли бы догадаться... Ройенталь бы точно мог, Миттермайер, в отличие от друга, не склонен искать в вещах двойное дно. Но Двойная Звезда — и есть Двойная Звезда: что знает один, то знает и второй.
Впрочем, это не имеет особого значения. Если им и известно о природе Райнхарда, внешне это никак не показывается. Помогать ему они — судя по всему — тоже не рвутся. Это значит, что есть только один человек, способный послужить для герцога Лоэнграмма... донором.
Решение принято, осталось воплотить его в жизнь. Оберштайн не чувствует брезгливости или неприятия — для него работа на благо государства не бывает грязной. Кто-то должен это сделать. Кроме него, этого сделать некому. Вот и все.
Случай для разговора с Райнхардом подворачивается быстро: на следующий день его превосходительство сам вызывает своего советника, и даже не в кабинет в адмиралтействе, а к себе домой. Это оправданно: Райнхард, сам работающий до поздней ночи и иногда даже до утра (в этом слухи не врут), не заставляет подчиненных следовать его примеру. И он не вызвал бы Оберштайна поздним вечером, если бы не знал о его привычках. Для герцога Лоэнграмма работа — необходимость, для его советника — нечто большее.
Электронные глаза беспристрастны и видят то, что не замечают глаза человеческие: следы не только хронической усталости, но и голода на лице Райнхарда. А может, так влияет на восприятие знание о том, кто он на самом деле? Оберштайн не исключает и этой возможности.
Но его превосходительство мучает жажда, и это очевидно: он говорит и пьет красное вино бокал за бокалом. Пьет медленно, по глотку, рассеянно любуясь алыми бликами, но много, неоправданно много, и, кажется, даже не пьянеет.
Оберштайн отвечает на его вопросы, сообщает то, что герцог Лоэнграмм хочет знать. И понемногу подбирается к теме, которую необходимо затронуть.
- Вы мало едите в последнее время, ваше превосходительство. Это бессмысленно и, более того, вредно для вас и для Рейха, - наконец, улучив подходящий момент, говорит Оберштайн: бесстрастно, словно речь идет о совершенно обычной пище.
- Уверяю вас, я питаюсь так же, как и раньше, - так же равнодушно отзывается Райнхард, после чего подносит к губам бокал с красным вином.
- Но кое-что изменилось. Сейчас рядом с вами нет адмирала Кирхайса, - прозрачный, очень прозрачный намек, не понять его невозможно — если, конечно, знать обстоятельства дела...
И Райнхард, конечно, их знает. И смотрит на Оберштайна со странной смесью удивления, злости и облегчения.
- Откуда вы узнали?
- В это сложнее поверить, чем догадаться, ваше превосходительство. Вы с адмиралом Кирхайсом иногда бывали... неосторожны.
- И вы сделали выводы только на основании этого?
- Нет, - Оберштайн не качает головой, не находя нужным подчеркивать жестами смысл своих слов. - У меня были дополнительные источники информации. Книги, а не люди, ваше превосходительство, если вас это беспокоит.
- Нет, - Райнхард откидывается в кресле, прикрывает на мгновение глаза. - Меня это не беспокоит. Но что вы намерены делать сейчас, Оберштайн? Шантажировать меня тем, что узнали?
- Нет. Это было бы крайне неблагоразумно с моей стороны.
- Но вы что-то намерены от меня получить? - Райнхард поворачивает голову и пристально смотрит на Оберштайна, словно вытягивая из него признание. - Иначе бы не подняли эту тему.
- Я не поднял бы эту тему, если бы того не требовали интересы государства, - спокойно отвечает Оберштайн. - Вы мало едите в последнее время. А, если говорить прямо, того, что вам необходимо, вы не едите вовсе. Это опасно.
Райнхард чуть приоткрывает рот, очевидно, сам того не замечая. В серых глазах плещется изумление. Оно вызвано не тем, что сказал Оберштайн, а тем, что стоит за этими словами.
- Это опасно и для вас, - произносит Райнхард, совладав, наконец, со своими эмоциями.
- Я знаю. Но — в любом случае — моя жизнь стоит меньше, чем ваша.
Райнхард делает глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду. Словно не Оберштайн, а он сейчас подставит шею, чтобы напоить другого своей кровью.
- Подойдите сюда, - звучит неожиданно спокойный голос. Голос герцога Лоэнграмма, премьер-министра и гросс-адмирала, а не мальчишки, который раньше был так близок только со своим лучшим другом. Лоэнграмм знает, что сейчас это необходимо. Лоэнграмм, не Райнхард фон Мюзель.
Оберштайн подходит, на мгновение склонив и тут же подняв голову. Оберштайн наклоняется, расстегивает ворот — как раз так, чтобы его превосходительству было удобно. А тот кладет руки на плечи своему советнику и притягивает его ближе к себе.
Легкая боль — не сильнее, чем от медицинской процедуры, сдачи анализа крови — и ощущение прохладных губ на шеё. Тяжесть рук на плечах. Случайные прикосновения золотых волос к коже — что-то среднее между щекоткой и очень легкой лаской.
И неожиданно сильно и больно бьется сердце. Оберштайн мимолетно удивляется этому. Но потом находится разумное объяснение: тело реагирует на потерю крови, только и всего. Чисто физиологическая реакция.
Проходит, наверное, несколько минут, прежде чем Райнхард отрывает губы. Отклоняет голову — совсем на чуть-чуть. И смотрит Оберштайну в лицо.
- Вы бледнее, чем бывал Кирхайс, - с каким-то совсем детским удивлением говорит он. - Вы не заболеете из-за меня?
- Нет, - произносит Оберштайн спустя несколько секунд. Он на самом деле не чувствует себя больным: слабость не так уж и мучительна.
Райнхард медлит, прежде чем убрать руки с плеч Оберштайна, хмурит лоб, словно задумавшись о чем-то. Даже на таком маленьком расстоянии его лицо поразительно красиво, особенно сейчас, когда чужая кровь окрасила легким румянцем щеки, зажгла блеск в глазах.
Оберштайну неудобно стоять в такой позе, спина затекла, но он не стряхивает руки Райнхарда. Будь это кто-то другой, Оберштайн бы знал, чего от него ждут, но это герцог Лоэнграмм. И он получил все, что ему было нужно... или?
Затянувшаяся пауза говорит, что не все.
Оберштайн тянется вперед, прикасается губами к губам Райнхарда. Если он ошибся в своем предположении — что ж, это далеко не самое страшное, что было и будет в его жизни.
Руки на плечах напрягаются, но не отталкивают. Райнхард приоткрывает рот: поощряя или от удивления?
Оберштайн чувствует вкус собственной крови и — едва ощутимо — привкус вина. Руки Райнхарда сползают с плеч Оберштайна на шею. Эти руки теплы, их ласка мимолетна и, возможно, даже случайна.
Сердце Оберштайна снова стучит сильно и больно, и сейчас этому нет разумного объяснения.
И Райнхард чувствует это, не может не чувствовать, его пальцы скользнули на горло, сейчас под ними бьется сонная артерия.
Оберштайн отсчитывает десять секунд, и резко выпрямляется, стряхивая руки Райнхарда, на мгновение отводя плечи назад, чтобы хоть так размять уставшие мышцы. И делает несколько шагов назад.
Герцог Лоэнграмм удивленно смотрит на него.
- Вам показалось, что я хочу вас задушить?
- Мне показалось, что вы уже получили все, что вам было нужно, - бесстрастно уточняет Оберштайн.
Райнхард резко встает из кресла. Быстро делает несколько шагов вперед.
- Вам — показалось, - яростно, с нажимом на второе слово бросает он, прежде чем поцеловать своего советника.
Сами "Иммортели":
m-lle-lucille.diary.ru/p168732885.htm
@темы: слэш, мое творчество, вампиры, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, AU, ЛоГГ
-
-
04.07.2014 в 19:59-
-
04.07.2014 в 20:07Зачем бороться-то?
читать дальше
-
-
04.07.2014 в 21:39Зачем бороться-то?
Она крепится на соплях. В переносном смысле, конечно)) Посмотрите на свою - там дурацкий крючок, который вряд ли выдержит даже кошку)) а дракошку уж точно не выдержит)))
Нравится мне ваша аватарка...
Ту и ещё несколько текстовых я где-то на фандомных битвах прихватила. Очень уж в тему оказалась))
Несчастный клипмейкер уже долгое время мучается желанием сделать по ним клип - а не с чем!
Чё-то я сомневаюсь, что мои ассоциации вам подойдут - мы какие-то слишком разные, даже в общем шипперстве - непохожи... К тому же, мне с ходу вспомнились в основном песни с женским вокалом, они не всегда подходят для клипов. И я не очень хорошо помню, на какие песни уже были клипы. И простоплеер я сейчас не смогу вставить. Но пусть))
Идеальной песни для этого клипа я не знаю. читать дальше
-
-
04.07.2014 в 21:51Вот и я не знаю... Печаль...
У меня также очень сильные ассоциации с "Придумай меня живым", тоже Джем, но клип на эту песню уже был.
Имхо, интересный, хотя и несколько глючный клип может получиться на "Серебра!" Пикника, но не знаю, насколько в этом может быть именно пейринг.
И это называется - мы с вами непохожи? Думала! Вот думала! Но тоже ведь... не в десятку...
Мяу... но у вас, по-моему, другой оттенок шипперства... и скорее что-то в духе арийского "Там высоко" вырисовывается...
А вот об этом - не думала. Впрочем, я в прошлом фанатка "Арии", так что вполне себе может вылезать. А вообще, наиболее близкая к идеалу известная мне русскоязычная песня - "Одинокая птица" Наутилуса. Но клип по ней уже есть. Даже не скажу "к сожалению", так как клип этот я нежно люблю.
-
-
05.07.2014 в 01:14Мяу, мне тоже клип по "Придумай меня живым" очень нравится, а видеоряд Шайэренн с моими личными ассоциациями разошелся лишь в паре мест. А уж Коршун и Чиора для меня - 100% попадания, ни прибавить, ни убавить. И не только те клипы, которые с Оберштайном и Райнхардом)) Мне, наверное, даже было бы сложно принять в другом варианте "Птицу", "Легенду о жизни", "Promise", "Позови меня гулять в небеса", "Кто-то", "Быть собою", "Грозу" - слишком прочно слились для меня в этих клипах видео- и аудиоряд.
Но ваш клип очень хочу)) А вот на какую песню, не знаю)))