Как говорил Александер
... и написала про их брачную ночь. Получилось длинно. Получилось, наверное, местами OOCно. Получилось AU - ну это понятно. И получился рейтинг - R уж точно. Хотя планировалась нца. Но это как всегда.
И да, "Эдипов комплекс" потому, что это в принципе моя ассоциация с этим пейрингом.
Эдипов комплекс
- Вы когда-нибудь раньше видели обнаженную женщину? - негромко интересуется Оберштайн. Император краснеет, кровь невольно приливает к щекам, несмотря на то, что он отчаянно этого не хочет. Нет, он не видел обнаженных женщин. За кого Оберштайн его принимает? Оберштайн… нет, теперь уже Лоэнграмм. Его жена. Она, наверное, имеет право так спрашивать… но всем известно, что у него не было любовниц. Никого, кроме неё.
- Нет, не видел, - с трудом выговаривает он. И голограммы пикантного содержания, однажды все же просмотренные в обществе Кирхайса, не делают его лжецом - там были другие женщины. Их нельзя было потрогать, они не стояли перед ним вот так, в белом свадебном платье, ожидая чего-то… чего? Того, что называется супружеским долгом?
Император с немалым трудом признает для самого себя, что не знает, что делать дальше. Природа, которая, как говорили ему когда-то, должна подсказать сама, сейчас подсказывать не спешит. Он уже целовал Оберштайн, и даже не раз - может, стоит начать с того же? Как делать это, он хотя бы уже представляет.
Но, прежде чем он решается поцеловать свою теперь уже жену, слышится негромкий прохладный голос:
- Снимите с меня платье.
- Что? - император с удивлением смотрит на женщину перед ним. А та спокойно, словно так и должно быть, поворачивается к нему спиной.
- Снимите с меня платье, - терпеливо повторяет она. - В первую брачную ночь муж должен раздевать жену.
- Обязательно? - император глядит на застежки свадебного платья, которые выглядят для него очень непривычно - на мужской одежде не бывает таких застежек. Но больше всего его пугают не они, а то, что скрывает белая легкая ткань. Спина.
Эта спина даже внешне не похожа на мужскую - более узкая даже в плечах, а над бедрами сужающаяся еще больше, образующая плавную линию. Покрой свадебного платья скромен, как и подобает женщине в возрасте и положении Оберштайн, оно не обнажает ни одного лишнего участка кожи, но пышная юбка, тонкая талия, кружевной воротник, закрывающий шею, но явственно всем своим видом намекающий, что шея под ним именно женская... У императора подрагивают руки при одной мысли, что ему придется касаться всего этого.
- Обязательно, - все так же спокойно, без намека на давление, но безжалостно произносит его жена. - Прежде чем ложиться с женщиной в постель, мужчина должен понять, каково это - прикасаться к ней.
Император признает справедливость этого утверждения. Оберштайн права, как, впрочем, и всегда. Но подойти к ней - уже сложно. У императора мелькает мысль, что, наверное, стоило выпить для храбрости... Но он отвергает эту мысль. Неужели он, никогда не избегающий боя со своими врагами, а наоборот, всегда желающий его, не сможет всего-навсего дотронуться до женщины, будучи трезвым? Тем более, что эта женщина - его жена.
Ткань под его руками теплая, и император краснеет снова, понимая, что согрета она живым телом. Он плохо представляет себе, как должна выглядеть женщина без одежды, но даже туманные образы, порожденные фантазией, смущают его. Хорошо, что Оберштайн стоит к нему спиной и не видит этого. Оберштайн… да что же это такое! Император пытается припомнить, как же все-таки зовут его жену. Нельзя и сейчас продолжать называть её по фамилии, даже мысленно - ведь фамилия у неё теперь другая.
Паула. Точно. Её зовут Паула. Но император никак не может привязать имя к его носительнице. Непривычно. Странно. Не сочетается с белизной свадебного платья и чуть более темным тоном постепенно обнажающейся кожи. Император все еще боится касаться этой кожи напрямую, только через ткань.
Но застежки на спине заканчиваются слишком быстро, как-то внезапно. Император застывает в неуверенности.
- Теперь снимите платье с плеч, - подсказывают ему успокаивающе прохладным голосом. - Просто сбросьте его вниз.
Император делает это - возможно, слишком резко, потому что прикосновение к обнаженной коже обжигает его. Белое облако падает на пол, к ногам женщины. Она медленно и плавно делает несколько шагов. Император невольно считает их, наблюдая.
Раз - туфелька на каблуке переступает через ткань, умудрившись нигде не проткнуть и не запутать её. Два - то же движение повторяет вторая туфелька. Три - женщина поворачивается к нему лицом, смотря вперед своим обычным, непроницаемо спокойным взглядом.
К мимолетному удивлению императора, она не обнажена. Кусочки белой ткани и кружев все еще отчасти скрывают её тело. Но и того, что видно, достаточно, чтобы залиться краской и отвести глаза.
- Посмотрите на меня, - звучит мерный, чуть более мягкий, чем обычно, голос. - Вы хотите продолжить меня раздевать?
Император мотает головой, не поднимая её, прижимая ладони к щекам, чтобы хоть немного остудить их. Его тело взбудоражено, и император не понимает, что с этим делать. Он напряженно ждет, что станет делать она… Паула. Да, Паула. Теперь это имя больше подходит ей.
Внезапно император чувствует прикосновение к плечу. Рука легкая, едва ощутимая, но теплая - даже сквозь ткань формы и плаща. Он вздрагивает, но затем заставляет себя расслабиться.
Движения Паулы неторопливы, и император сам не замечает, как утыкается лицом в нечто теплое и мягкое. Правда, его подбородок чувствует что-то более жесткое, по ощущениям похожее на кружева. Приоткрыв один глаз, он убеждается, что это действительно кружева. А теплое и мягкое - белая ткань, под которой горячая кожа. И запах…
Император невольно улыбается. Ему нравится запах.
Паула гладит его по голове, легко, иногда на несколько мгновений запутывая пальцы в волосах. Императору нравится и эта почти дружеская ласка, напоминающая, как он сам когда-то играл с волосами Кирхайса. Но запах тогда был другим. Император не может сформулировать, в чем именно заключается различие, но уверен, что оно есть.
Другая рука Паулы гладит его плечи, и эта ласка тоже осторожна и ненавязчива. Император понимает, что это не только ласка, только в тот момент, когда с плеч соскальзывает плащ. Краем глаза он видит, что белый плащ и белое платье, перемешавшиеся на полу, почти неотличимы друг от друга. Странно, но это успокаивает его.
- Мне продолжить вас раздевать или вы разденетесь сами? - с непривычно теплой интонацией спрашивает Паула. В любое другое время императору бы не понравилась эта интонация, но сейчас она слишком хорошо сочетается с другим теплом - под его щекой, на плече, рядом с рукой. Тепло расслабляет его. И тепло её голоса тоже.
- Продолжайте, - немного невнятно отзывается он.
Несмотря на эту невнятность, она все понимает. И неторопливо, спокойно, уверенно - ведь её собственная форма министра обороны немногим отличается от его - снимает с него одежду. Император не сопротивляется, но и не помогает ей. Прикосновения, первое время жгучие, постепенно начинают ощущаться по-другому - как еще одна капля желанного, мягкого тепла, заполняющего пустоту в груди - пустоту, которую император чувствовал уже давно. Он позволяет Пауле снять с него даже тяжелый медальон, даже погладить длинную вмятину, оставшуюся на коже от долгого ношения золотой цепочки... но вдруг она останавливается сама.
Останавливается и садится на кровать.
Император, удивленный, почти разочарованный тем, что к нему перестали прикасаться, смотрит на неё - и теперь уже не отводит взгляд через несколько секунд.
- Нам нужно… разделить ложе? - спрашивает он, и сам не понимает, почему его голос звучит так хрипло.
- Если вы желаете, - спокойно отзывается Паула, снимая с себя туфли. Без них она кажется императору какой-то непривычной, слишком маленькой - даже так, сидя.
- Насиловать вас я не стану.
- Женщина не может насиловать мужчину, - возражает император. Для него это истина, не подлежащая сомнению, и поэтому слова жены не вызывают у него никакого страха, никаких образов или ассоциаций.
Паула ничего не отвечает, только едва заметно улыбается. Сердце императора начинает биться чаще, когда он понимает, что в первый раз видит её улыбку.
Раздевшись до конца - все так же неторопливо, словно и не замечая, что на неё смотрит мужчина, - Паула ложится на кровать. Император наблюдает за ней, и ловит себя на том, что у него пересохло в горле. Ощущение непривычно, но этой ночью ему непривычно многое. Может, так и должно быть?
- Вы будете спать так? - неловко интересуется он, осторожно присаживаясь на угол кровати.
- Если вы уснете, - отзывается Паула, чуть приподнявшись на локте. - Снимите с себя белье.
Император заливается краской, едва посмотрев вниз. Ему кажется очень неприличным раздеваться вот так перед женщиной. Даже вести себя… реагировать так ему кажется неприличным.
- Это обязательно? - выдавливает он из себя, покраснев еще сильнее.
- Это обязательно, - кивает Паула. - Не я настаиваю на исполнении супружеского долга. Настаивает ваше тело.
- И что мне… потом делать? - император хрипло задает самый главный вопрос этой ночи. Вопрос, который мучил его последние несколько месяцев.
- Сегодня - ничего, - негромко произносит Паула, отведя взгляд чуть в сторону - и император благодарен ей за это. - Просто раздевайтесь и ложитесь на кровать.
Император снимает один-единственный предмет одежды очень медленно, ему даже кажется, что непростительно медленно, но он не может заставить свои руки двигаться быстрее. Затем опускается на кровать. Он, конечно же, не может видеть, насколько красив сейчас - с телом скульптуры очень древних, еще терранских времен, с кожей почти такой же белой, как мрамор. И румянец на щеках его совсем не портит, наоборот, наглядно демонстрирует, что эта скульптура живет, дышит и чувствует.
Даже Паула, урожденная фон Оберштайн, с её знаменитой сдержанностью, невольно задерживает дыхание, глядя на своего теперь уже мужа. Она не может сказать ему, как он красив - это будет банально и не ко времени. Но она может показать ему.
Она расслабляет его прикосновениями, скорее по-матерински нежными и ласковыми, чем страстными. Постепенно его тело становится менее напряженным, император - она все еще не может заставить себя называть его по имени - прикрывает глаза, наслаждаясь. И только тогда Паула садится на него сверху, постепенно, не ошеломляя его новыми ощущениями, а мягко приучая к ним. Но он уже не боится, и через некоторое время начинает двигаться сам.
- Вы… должны родить мне ребенка, - хрипло произносит император, держа её за бедра, контролируя темп и резкость движений.
- Паула…
Она невольно улыбается - едва-едва, но все же. Хорошо, что император понял, что называть её по фамилии сейчас - неуместно. И… надо попытаться самой назвать его по имени.
Райн-хард. Она мысленно выговаривает его имя между двумя толчками. Райн-хард. Да. Это приятно. Ощущение удовольствия. Оно не может ассоциироваться с титулом или с фамилией. Только с именем.
- Паула… - он ласкает её грудь, пока еще грубовато, неумело, но это вопрос времени… он научится делать это более нежно, хотя и уже сейчас… аххх, уже довольно неплохо…
- Паула… - он изучает её тело, пусть пока и несмело, гладит её по спине, по плечам, немного по рукам… хорошо, хотя можно лучше, но для девственника - очень и очень хорошо…
- Райнхард! - наконец, вскрикивает она, одновременно отвечая на невысказанный вопрос и делая то, что нужно было сделать уже давно. И еще… выражая благодарность за доставленное удовольствие. Единственным способом, какой она может себе позволить.
Он не кричит и не стонет, только резко выдыхает, изливаясь. Он мужчина, а мужчина не может позволить себе кричать, неважно, от чего - от боли или от наслаждения. Хотя и он тоже чувствует благодарность. Но за другое.
За то, что она поняла и приняла его.
Во всех смыслах.
И да, "Эдипов комплекс" потому, что это в принципе моя ассоциация с этим пейрингом.
Эдипов комплекс
- Вы когда-нибудь раньше видели обнаженную женщину? - негромко интересуется Оберштайн. Император краснеет, кровь невольно приливает к щекам, несмотря на то, что он отчаянно этого не хочет. Нет, он не видел обнаженных женщин. За кого Оберштайн его принимает? Оберштайн… нет, теперь уже Лоэнграмм. Его жена. Она, наверное, имеет право так спрашивать… но всем известно, что у него не было любовниц. Никого, кроме неё.
- Нет, не видел, - с трудом выговаривает он. И голограммы пикантного содержания, однажды все же просмотренные в обществе Кирхайса, не делают его лжецом - там были другие женщины. Их нельзя было потрогать, они не стояли перед ним вот так, в белом свадебном платье, ожидая чего-то… чего? Того, что называется супружеским долгом?
Император с немалым трудом признает для самого себя, что не знает, что делать дальше. Природа, которая, как говорили ему когда-то, должна подсказать сама, сейчас подсказывать не спешит. Он уже целовал Оберштайн, и даже не раз - может, стоит начать с того же? Как делать это, он хотя бы уже представляет.
Но, прежде чем он решается поцеловать свою теперь уже жену, слышится негромкий прохладный голос:
- Снимите с меня платье.
- Что? - император с удивлением смотрит на женщину перед ним. А та спокойно, словно так и должно быть, поворачивается к нему спиной.
- Снимите с меня платье, - терпеливо повторяет она. - В первую брачную ночь муж должен раздевать жену.
- Обязательно? - император глядит на застежки свадебного платья, которые выглядят для него очень непривычно - на мужской одежде не бывает таких застежек. Но больше всего его пугают не они, а то, что скрывает белая легкая ткань. Спина.
Эта спина даже внешне не похожа на мужскую - более узкая даже в плечах, а над бедрами сужающаяся еще больше, образующая плавную линию. Покрой свадебного платья скромен, как и подобает женщине в возрасте и положении Оберштайн, оно не обнажает ни одного лишнего участка кожи, но пышная юбка, тонкая талия, кружевной воротник, закрывающий шею, но явственно всем своим видом намекающий, что шея под ним именно женская... У императора подрагивают руки при одной мысли, что ему придется касаться всего этого.
- Обязательно, - все так же спокойно, без намека на давление, но безжалостно произносит его жена. - Прежде чем ложиться с женщиной в постель, мужчина должен понять, каково это - прикасаться к ней.
Император признает справедливость этого утверждения. Оберштайн права, как, впрочем, и всегда. Но подойти к ней - уже сложно. У императора мелькает мысль, что, наверное, стоило выпить для храбрости... Но он отвергает эту мысль. Неужели он, никогда не избегающий боя со своими врагами, а наоборот, всегда желающий его, не сможет всего-навсего дотронуться до женщины, будучи трезвым? Тем более, что эта женщина - его жена.
Ткань под его руками теплая, и император краснеет снова, понимая, что согрета она живым телом. Он плохо представляет себе, как должна выглядеть женщина без одежды, но даже туманные образы, порожденные фантазией, смущают его. Хорошо, что Оберштайн стоит к нему спиной и не видит этого. Оберштайн… да что же это такое! Император пытается припомнить, как же все-таки зовут его жену. Нельзя и сейчас продолжать называть её по фамилии, даже мысленно - ведь фамилия у неё теперь другая.
Паула. Точно. Её зовут Паула. Но император никак не может привязать имя к его носительнице. Непривычно. Странно. Не сочетается с белизной свадебного платья и чуть более темным тоном постепенно обнажающейся кожи. Император все еще боится касаться этой кожи напрямую, только через ткань.
Но застежки на спине заканчиваются слишком быстро, как-то внезапно. Император застывает в неуверенности.
- Теперь снимите платье с плеч, - подсказывают ему успокаивающе прохладным голосом. - Просто сбросьте его вниз.
Император делает это - возможно, слишком резко, потому что прикосновение к обнаженной коже обжигает его. Белое облако падает на пол, к ногам женщины. Она медленно и плавно делает несколько шагов. Император невольно считает их, наблюдая.
Раз - туфелька на каблуке переступает через ткань, умудрившись нигде не проткнуть и не запутать её. Два - то же движение повторяет вторая туфелька. Три - женщина поворачивается к нему лицом, смотря вперед своим обычным, непроницаемо спокойным взглядом.
К мимолетному удивлению императора, она не обнажена. Кусочки белой ткани и кружев все еще отчасти скрывают её тело. Но и того, что видно, достаточно, чтобы залиться краской и отвести глаза.
- Посмотрите на меня, - звучит мерный, чуть более мягкий, чем обычно, голос. - Вы хотите продолжить меня раздевать?
Император мотает головой, не поднимая её, прижимая ладони к щекам, чтобы хоть немного остудить их. Его тело взбудоражено, и император не понимает, что с этим делать. Он напряженно ждет, что станет делать она… Паула. Да, Паула. Теперь это имя больше подходит ей.
Внезапно император чувствует прикосновение к плечу. Рука легкая, едва ощутимая, но теплая - даже сквозь ткань формы и плаща. Он вздрагивает, но затем заставляет себя расслабиться.
Движения Паулы неторопливы, и император сам не замечает, как утыкается лицом в нечто теплое и мягкое. Правда, его подбородок чувствует что-то более жесткое, по ощущениям похожее на кружева. Приоткрыв один глаз, он убеждается, что это действительно кружева. А теплое и мягкое - белая ткань, под которой горячая кожа. И запах…
Император невольно улыбается. Ему нравится запах.
Паула гладит его по голове, легко, иногда на несколько мгновений запутывая пальцы в волосах. Императору нравится и эта почти дружеская ласка, напоминающая, как он сам когда-то играл с волосами Кирхайса. Но запах тогда был другим. Император не может сформулировать, в чем именно заключается различие, но уверен, что оно есть.
Другая рука Паулы гладит его плечи, и эта ласка тоже осторожна и ненавязчива. Император понимает, что это не только ласка, только в тот момент, когда с плеч соскальзывает плащ. Краем глаза он видит, что белый плащ и белое платье, перемешавшиеся на полу, почти неотличимы друг от друга. Странно, но это успокаивает его.
- Мне продолжить вас раздевать или вы разденетесь сами? - с непривычно теплой интонацией спрашивает Паула. В любое другое время императору бы не понравилась эта интонация, но сейчас она слишком хорошо сочетается с другим теплом - под его щекой, на плече, рядом с рукой. Тепло расслабляет его. И тепло её голоса тоже.
- Продолжайте, - немного невнятно отзывается он.
Несмотря на эту невнятность, она все понимает. И неторопливо, спокойно, уверенно - ведь её собственная форма министра обороны немногим отличается от его - снимает с него одежду. Император не сопротивляется, но и не помогает ей. Прикосновения, первое время жгучие, постепенно начинают ощущаться по-другому - как еще одна капля желанного, мягкого тепла, заполняющего пустоту в груди - пустоту, которую император чувствовал уже давно. Он позволяет Пауле снять с него даже тяжелый медальон, даже погладить длинную вмятину, оставшуюся на коже от долгого ношения золотой цепочки... но вдруг она останавливается сама.
Останавливается и садится на кровать.
Император, удивленный, почти разочарованный тем, что к нему перестали прикасаться, смотрит на неё - и теперь уже не отводит взгляд через несколько секунд.
- Нам нужно… разделить ложе? - спрашивает он, и сам не понимает, почему его голос звучит так хрипло.
- Если вы желаете, - спокойно отзывается Паула, снимая с себя туфли. Без них она кажется императору какой-то непривычной, слишком маленькой - даже так, сидя.
- Насиловать вас я не стану.
- Женщина не может насиловать мужчину, - возражает император. Для него это истина, не подлежащая сомнению, и поэтому слова жены не вызывают у него никакого страха, никаких образов или ассоциаций.
Паула ничего не отвечает, только едва заметно улыбается. Сердце императора начинает биться чаще, когда он понимает, что в первый раз видит её улыбку.
Раздевшись до конца - все так же неторопливо, словно и не замечая, что на неё смотрит мужчина, - Паула ложится на кровать. Император наблюдает за ней, и ловит себя на том, что у него пересохло в горле. Ощущение непривычно, но этой ночью ему непривычно многое. Может, так и должно быть?
- Вы будете спать так? - неловко интересуется он, осторожно присаживаясь на угол кровати.
- Если вы уснете, - отзывается Паула, чуть приподнявшись на локте. - Снимите с себя белье.
Император заливается краской, едва посмотрев вниз. Ему кажется очень неприличным раздеваться вот так перед женщиной. Даже вести себя… реагировать так ему кажется неприличным.
- Это обязательно? - выдавливает он из себя, покраснев еще сильнее.
- Это обязательно, - кивает Паула. - Не я настаиваю на исполнении супружеского долга. Настаивает ваше тело.
- И что мне… потом делать? - император хрипло задает самый главный вопрос этой ночи. Вопрос, который мучил его последние несколько месяцев.
- Сегодня - ничего, - негромко произносит Паула, отведя взгляд чуть в сторону - и император благодарен ей за это. - Просто раздевайтесь и ложитесь на кровать.
Император снимает один-единственный предмет одежды очень медленно, ему даже кажется, что непростительно медленно, но он не может заставить свои руки двигаться быстрее. Затем опускается на кровать. Он, конечно же, не может видеть, насколько красив сейчас - с телом скульптуры очень древних, еще терранских времен, с кожей почти такой же белой, как мрамор. И румянец на щеках его совсем не портит, наоборот, наглядно демонстрирует, что эта скульптура живет, дышит и чувствует.
Даже Паула, урожденная фон Оберштайн, с её знаменитой сдержанностью, невольно задерживает дыхание, глядя на своего теперь уже мужа. Она не может сказать ему, как он красив - это будет банально и не ко времени. Но она может показать ему.
Она расслабляет его прикосновениями, скорее по-матерински нежными и ласковыми, чем страстными. Постепенно его тело становится менее напряженным, император - она все еще не может заставить себя называть его по имени - прикрывает глаза, наслаждаясь. И только тогда Паула садится на него сверху, постепенно, не ошеломляя его новыми ощущениями, а мягко приучая к ним. Но он уже не боится, и через некоторое время начинает двигаться сам.
- Вы… должны родить мне ребенка, - хрипло произносит император, держа её за бедра, контролируя темп и резкость движений.
- Паула…
Она невольно улыбается - едва-едва, но все же. Хорошо, что император понял, что называть её по фамилии сейчас - неуместно. И… надо попытаться самой назвать его по имени.
Райн-хард. Она мысленно выговаривает его имя между двумя толчками. Райн-хард. Да. Это приятно. Ощущение удовольствия. Оно не может ассоциироваться с титулом или с фамилией. Только с именем.
- Паула… - он ласкает её грудь, пока еще грубовато, неумело, но это вопрос времени… он научится делать это более нежно, хотя и уже сейчас… аххх, уже довольно неплохо…
- Паула… - он изучает её тело, пусть пока и несмело, гладит её по спине, по плечам, немного по рукам… хорошо, хотя можно лучше, но для девственника - очень и очень хорошо…
- Райнхард! - наконец, вскрикивает она, одновременно отвечая на невысказанный вопрос и делая то, что нужно было сделать уже давно. И еще… выражая благодарность за доставленное удовольствие. Единственным способом, какой она может себе позволить.
Он не кричит и не стонет, только резко выдыхает, изливаясь. Он мужчина, а мужчина не может позволить себе кричать, неважно, от чего - от боли или от наслаждения. Хотя и он тоже чувствует благодарность. Но за другое.
За то, что она поняла и приняла его.
Во всех смыслах.
@темы: мое творчество, гендерсвитч, гет, фики, OCC, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, AU, ЛоГГ