Опять ЛоГГовский фемслэш. На этот раз даже гендерсвитч.
Я не виноват. Это все КелРиан с фем!Ройенталь/Аннерозе. Тут тоже оно. Ну, почти.
И да. Фем!Ройенталь таки Кара и без вариантов. Потому что кара небесная. А Ройенталь... грозовой орел же. Небо же. Плащик же.
Хотя тут без плащика. Но с пропагандой курения.
Пейринги... ага, фем!Ройенталь/Аннерозе. В конце и вообще. И Райнхард/фем!Ройенталь. Кто-то дразнится, ага.

Неприличная

Его величество Райнхард I Лоэнграмм был приличным имперским юношей и непристойностей в адрес приличных же имперских дам старался не думать. И уж тем более не делать. Неприкосновенность спальни сестры он чтил больше, чем белизну собственного плаща, и, разумеется, никогда не стал бы заглядывать туда без приглашения.

Но не в этот раз. В этот раз у него имелось два веских аргумента в свою защиту. Аргумент первый: дверь была приоткрыта. Аргумент второй: оттуда совершенно мерзко пахло табачным дымом. Его величество решительно не мог вспомнить, чтобы от сестры когда-нибудь пахло табачным дымом. Могло пахнуть розами или там фиалками. Цветами, в общем. Чем и полагается пахнуть приличной женщине.

А Аннерозе, несомненно, была приличной. Убедить императора в обратном не смогли бы даже десять Гольденбаумов.

А тут дым. Горький и въедливый. Его величество потянул носом и чихнул. За дверью кто-то засмеялся, и это определенно была не Аннерозе. Очень узнаваемый смех – низкий, хрипловатый, но, несомненно, женский. Долго думать над тем, чем он, император не смог бы, даже имей такое желание, поскольку слышать этот смех раньше ему все же доводилось. Ройенталь.

И тут его величество всерьез задумался: можно ли назвать адмирала Рейхсфлота приличной женщиной? Однозначному выводу мешала некстати вспомнившаяся фройляйн Мариендорф. Насчет неё император точно ничего плохого подумать не мог. Приличная девушка, вне всяких сомнений. Но – девушка.

А тут явная женщина. И курит. В спальне Аннерозе. Так. Еще раз. В спальне Аннерозе. Курит. Воняет этим проклятым дымом там, где им вонять не должно. Не то, что не должно – просто преступление им там вонять. Император прислушался – кажется, Ройенталь все-таки была одна. Наверное, сестра куда-то отлучилась, а эта вот... воспользовалась моментом.

Его величество решительно потянул дверь на себя.

– Адмирал Ройенталь, – холодно начал он. – Здесь запрещено курить.

Затем опустил взгляд. Зря.

Постель была смята. В меру. Наверное, сам император мог бы смять её так же, если поваляться. А вот все остальное – было не в меру. Совершенно.

Не в меру толстая сигарета в женских пальцах. Император почему-то представлял, что она будет черная, тонкая, изящная. Как украшение. Но нет. Сигарета была очень... мужская. Такие курили солдаты – разумеется, не на корабле.

Не в меру короткие волосы. Раньше это не так бросалось в глаза. А сейчас шея казалась бесстыдно обнаженной. Смотреть ниже император... не то, чтобы боялся. Он ничего не боялся. Не хотел смотреть, вот. Совсем не хотел.

Не в меру наглый взгляд. Глаза разноцветные. Сейчас это было очень заметно.

– Слушаюсь, ваше величество, – и не в меру спокойный, даже с ленцой какой-то голос. – Куда прикажете деть сигарету?

Несколько секунд император просто смотрел на эту самую сигарету. Она слишком толстая. Неприлично. И правда – куда деть её вот такую? Император никогда в жизни не курил, но смутно помнил, что сигаретам полагаются пепельницы.

– В пепельницу, – бросил он, даже не задумываясь о том, есть ли здесь пепельница. Найдется. Куда-то же эту сигарету планировалось деть в конечном итоге.

– Пепельница на подоконнике, – все тот же с ленцой голос. Императора это раздражало.

– И что? – поинтересовался он, не скрывая своего раздражения. Хорош адмирал, которому лень сделать несколько шагов до подоконника. Лишь бы в постели валяться, причем даже не в своей.

Император усилием воли прогнал неприличную мысль.

Держа в пальцах сигарету, она медленно поднялась с кровати. Она – это Ройенталь. Впрочем, то, что император невольно увидел, вполне соответствовало той самой мысли. Но мысль промелькнула быстро. А вот ждать этой же милости от живой женщины не приходилось. Не в меру живой. Неприлично.

От неё пахло только не дымом, но и чем-то своим, очень женским, мускусным и солоноватым. Запахи смешивались, и императору даже захотелось задержать дыхание – чтобы не вдыхать или, наоборот, сохранить хотя бы отголосок запаха где-то внутри?

Её тело только царапнуло его взгляд – император почти сразу же отвел глаза. Но эта царапина кровоточила. Стало влажно и горячо, и почему-то душно.

– Ничего, ваше величество, – от звука её голоса захотелось открыть окно. – Совершенно ничего.

Только когда она, одеваясь, застегнула рубашку, стало не так душно. Можно стало смотреть.




****




– Переставь свою пепельницу подальше, пожалуйста, – негромко попросила Аннерозе. Кара переставила. И сама ушла туда же, слегка облокотившись об стену, в сползающей с плеча рубашке. Рубашке не хватало четырех пуговиц для того, чтобы считаться застегнутой, и трех – для того, чтобы считаться расстегнутой.

– Ты куришь в постели только ради Райнхарда, – Аннерозе улыбнулась. Она не ревновала.

Выдохнув дым в приоткрытое окно, Кара повернулась и с нежностью посмотрела на неё.

– С тобой я куда приличнее.

@темы: фемслэш, мое творчество, гендерсвитч, гет, фики, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, аннерозе фон грюневальд, AU, ЛоГГ

---

Внезапно ЛоГГ

Фемслэш. Ну конечно. Что еще я в последнее время пишу, окромя фема?
Джен. Стихи. Иногда.
К парочке Аннерозе/Хильда приглядывалась с самого начала курения ЛоГГ. Собственно, с фемслэша м-ль Люсиль все и началось, да. Читала и думала: вот бы мне такое. А не получалось. Не писалось.
А сейчас внезапно да. Хотя уже фигли кто будет это читать, поезд ушел.
Постканон, похороны Райнхарда. Возможно, OOC Хильды, хотя хз.

Трещинка

Аннерозе прекрасна. Рядом с ней императрица чувствует тоску по вечной женственности, которая никогда не давалась ей самой. Казалось бы, все просто – надеть длинное платье и отрастить волосы. Но, смотря в зеркало на себя такую, императрица видит пародию.
Аннерозе – оригинал.
Она хороша в черном, из-под вуали выбивается пара золотистых прядей. Третий раз в жизни она надевает траур – смерть отца, многолетнего возлюбленного, которому она была почти женой или почти дочерью, а теперь и смерть брата. Траур Аннерозе скромен, но ей идет такая скромность.
Императрица, хотя и тоже в черном, чувствует себя рядом с ней серой.
Аннерозе печальна и задумчива, но в рамках этикета, не больше и не меньше. Идеально. Как будто она родилась принцессой, а не стала ею. Императрица, дочь графа, тоже обучена хорошим манерам. Конечно же. Но ей никогда не давалось такое поведение – непринужденно-вежливое, изящное, благородное. Она слишком прямолинейна – во всяком случае, видит себя таковой.
Наверное, так и есть. Она не только императрица, но и адмирал в отставке.
И есть некоторая трудность в том, чтобы поговорить с Аннерозе. Именно сейчас. Раньше, еще до брака, все казалось проще. Раньше, в одежде мальчика, в военном звании. Не совсем мужчина, не до конца, но этого было достаточно.
Сейчас императрица чувствует себя не до конца женщиной. И этого совершенно недостаточно.
Но Аннерозе подходит к ней сама.
– Соболезную вашей утрате, – тихие, положенные по этикету слова, но сейчас они почему-то звучат сердечно. Черная вуаль не прикрывает губ, слишком идеальных, чтобы не думать о косметике. Чуть-чуть. Это не бросается в глаза, просто нежные розовые губы натуральной блондинки.
– И я соболезную вашей, – звучит неловко. Императрица чувствует себя неловко, путается в вежливых формулировках, словно в платье, надетом в первый раз за долгое время. Надо привыкнуть, ей казалось, что уже привыкла – но нет.
Аннерозе улыбается – грустно и совсем слегка. Уместно на похоронах.
– Ваше горе тяжелее моего.
Тяжелее? Императрице хочется одновременно согласиться и ожесточенно замотать головой, засмеяться и заплакать. Император был с ней совсем недолгое время. Достаточное для того, чтобы зачать и увидеть сына, сделать будущее империи менее... неопределенным. Но для любви... нет. Совершенно недостаточное.
А Аннерозе... она фактически заменила императору мать.
– У меня остался сын, – следующая фраза дается неожиданно легко. Да, маленький принц Александр-Зигфрид фон Лоэнграмм. Маленький золотоволосый принц, так похожий на своего отца в детстве. Наверное.
Императрица не знает точно. А вот Аннерозе – да.
– И это благо для всей империи, – безупречно. Опять безупречно вежливо, без намеков на свое личное отношение. Глаза Аннерозе – за вуалью, но губы обнажены, и губы слегка дрожат. Момент не безупречности, едва видимой глазу трещинки на белом фарфоре дорогой куклы.
И в эту трещинку можно влюбиться с первого взгляда.
Императрица не влюбляется только по одной причине.
Благо империи. Спящее в колыбели. Спящее под могильным камнем. Благо империи, диктующее ей, что делать. Благо империи, во имя которого она императрица, вдова и мать.
Золотоволосое благо империи. Аннерозе – из того же рода.
Аннерозе фон Мюзель, чей образ заставил её брата поклясться. Графиня Грюневальд, чей образ заставил герцога Лоэнграмма исполнить клятву. Кронпринцесса, чей образ был в памяти императора всю его жизнь...
Образ. Только образ.
Настоящая Аннерозе – эти дрожащие губы.
Губы, которые императрица очень хочет поцеловать. Не только увидеть, но и ощутить трещинку, запомнить, что она была.
– Хотите его увидеть? – приходит само. Правильно. Этикет и желания императрицы совпали в этом вопросе. Вопросе, где смыслов больше, чем один.
Аннерозе улыбается – чуть-чуть шире, чем положено. Самую малость.
– Да.

@темы: фемслэш, мое творчество, фики, хильдегарде фон мариендорф, аннерозе фон грюневальд, AU, ЛоГГ

---

Фильм-вдохновляшка - "Прощай, моя королева".
Пейринг: Мария-Антуанетта/герцогиня де Полиньяк.
Предупреждение: розовые сопли и drama queen.
Примечание: в фильме де Полиньяк именно Габриэла, а не Габриэль или Жюли.

Королева не должна страдать

Тусклое мерцание золота. Не только сам металл – золотое шитье на ткани, сама ткань, платье, которое кажется сейчас слишком тяжелым. Вокруг золото, золотистый полумрак – темноту разгоняет лишь мерцание огня в камине. Огня, в котором сгорают письма – и жизнь.

Что-то душит, и кажется, что корсет, но на самом деле паника. Пальцы дрожат – только бы не заметила прислуга. Почему её так много? В самом важном от этих женщин никакого проку, только мешаются. Никто не может дать своей королеве то, что требуется на самом деле. Ни на кого нельзя положиться…

Габриэла. Где Габриэла?

Бестолковые камеристки. Даже привести её не смогли. Была бы здесь Габриэла, их королева бы не нервничала. Они хотят, чтобы королева Франции нервничала? Эти шепотки за спиной… как же она страдает от этих шепотков. Осуждение. Пренебрежение. Никто её не любит.

«Габриэла… почему вы меня бросили? Что я сделала такого, чтобы вы бросили меня, когда мне так страшно? Я сделаю все, что вы хотите, только приходите. Дайте мне увидеть вас, прикоснуться к вам, дайте мне успокоиться».

Как же колотится сердце. Приведите кто-нибудь Габриэлу. Уже ходили? Сходите еще раз. Столько, сколько потребуется, чтобы она пришла. Надо уезжать, но нельзя уехать, не увидев Габриэлу. Она – лекарство, она – живительный эликсир, сам её вид придаст сил и надежды. Уверенная и спокойная Габриэла, кажется, единственная в этом дворце, кто остается спокоен.

«Дайте мне припасть к источнику вашей силы. Иначе я не справлюсь. Если я в чем-то виновата – только скажите, в чем, я исправлю свою ошибку. Только приходите. Дайте мне увидеть вас еще хотя бы раз перед тем, как мы уедем из Тюильри. Мы уедем. Обязательно уедем, а потом вернемся, и все будет, как раньше. Вы всегда будете моей самой близкой, самой близкой к королеве Франции. Только приходите».

Шаги. Мгновение радости – и тут же разочарование. Не Габриэла. Слишком часто здесь ходят какие-то женщины. Зачем они ходят? Неужели нельзя не мешать королеве? Неужели нельзя не мучить её?

Как же мучительно ожидание.

Золото, вокруг слишком много золота. Каким старым оно кажется. И такая усталость, такая тяжесть на плечах, словно и сама безмерно стара. Бремя всеобщей нелюбви просто невыносимо. Письма напоминают о том, что когда-то любили… и от этого только больней. Когда-то. Нужно сейчас! Все те, кто тогда клялся в верности, преданности, вечной любви – почему их нет здесь? Почему они не спасают свою королеву?

Почему никто не может справиться даже с таким простым поручением, как привести герцогиню де Полиньяк? Королева Франции не должна ждать. Королева Франции не должна переживать из-за того, что какой-то герцогини нет рядом. Если королева Франции хочет видеть кого-то, к ней должны бежать, ждать её милости, её взгляда, её улыбки.

«Но вы всегда были непокорны. Всегда были свободны. Габриэла… приходите ко мне не как к королеве. Приходите потому, что мне плохо без вас. Будьте рядом, чтобы я могла вас обнять, увидеть вашу улыбку».

От чтицы сейчас никакой пользы. Пусть сходит за Габриэлой. Может быть, получится у неё. Она тоже клянется в верности и преданности, но пустым словам веры нет. Пусть подтвердит. Если приведет герцогиню де Полиньяк, то обрадует свою королеву. Это ли не награда для истинно преданной служанки?

Большего она все равно не может сейчас сделать.

Так трудно вникать в смысл писем. Но надо… как же ненавистно слово «надо»! Что за время, сейчас постоянно что-то надо. Почему королева обязана обо всем думать? Почему ничего не делает Луи? Он король, он должен действовать. Муж, отец её детей, но положиться на него нельзя.

Почему он не хочет защищать даже свою жену и детей?

И Габриэлы все нет. Почему её нет, чтица отправилась за ней уже так давно. Нет, прошло всего две минуты. Как же тянется время, когда Габриэлы нет рядом. Пусть она придет, пусть придет в своем зеленом платье. Свежий цвет, цвет молодой листвы, и она сама свежая, цветущая, полная сил. Пусть зеленые ростки укроют старое золото, спрячут от глаз.

Королева не должна страдать.

@темы: история, фемслэш, мое творчество, мария-антуанетта, фики, герцогиня де полиньяк, прощай, моя королева

---

Внезапно написалось на паре

Ушло, что было близко так, в руках,
С горячей кожей и соленым вкусом…

Я не могу по недоступной музе
Пока что не вздыхать издалека.

Пока я помню волосы сквозь пальцы,
Изгиб бедра – ладонь на нем горит…

Я на ладони сердце – забери,
Но всю меня вернуть ты не пытайся.

Ушло, что было близко так, в сети,
Как ни проснусь – по паре сообщений.

Волнение огнем бежит по вене
Уже сейчас – все это позади.

Пока я помню – ласковой рукой,
Но тяжело ты выражала искренность.

Так душно мне, когда ты слишком близко,
И так мила ты, если далеко.

@темы: фемслэш, мое творчество, стихи

---

Давно я не брал в руки шашки...

Ройенталь/Эльфрида. Кинк на шмотки в имперском духе (корсеты и прочее). Рейтинг... вот и не нца, но и детям читать не советовала бы. R, наверное.

Игра

Он любит раздевать её.

Но и одевать тоже. Выбирает по своему вкусу все до мелочей – платья, туфли, чулки, перчатки и украшения. Даже заколки для волос. Когда она в очередной раз пытается воткнуть острую шпильку ему в руку или наступить на ногу каблуком, это вызывает острый, как боль, приступ похоти, темной волной накатывающей откуда-то снизу. Подобные попытки причинить ему вред остановить легко, слишком легко, но предвкушение – будоражит.

У неё нет своей одежды, и дорогих нарядов она не видела уже давно. А он не скупится. На свои прихоти – никогда. Она красива, пожалуй, одинаково красива нагая и в бархатном платье. Одевание – это эротическая игра.

Сначала она всегда пытается быть гордой. В это даже верится. Не обязательно даже смотреть на неё в этот момент, хотя смотреть – это отдельное удовольствие. Воздух звенит от её эмоций, когда она противостоит извечному женскому соблазну – взять красивую одежду, полюбоваться ею, полюбоваться на себя в ней. Он чувствует себя в этот момент змеем-искусителем из древнетерранских легенд и усмехается – иногда открыто, иногда скрывая лицо под благовидным предлогом. Под настроение.

В конце концов, она сдается. Берет одежду так, как первая женщина из тех же легенд брала запретный плод. Ему нравится это в ней – умение делать самое простое так, словно что-то непристойное. Рука, прикладывающая платье к груди, двигается так медленно, что кажется – быть одетой это неприлично. Для неё.

А он не может долго просто смотреть.

Он не притворяется, будто хочет помочь. Наоборот – отпускает насмешливые комплименты, берет вещи быстро и бесцеремонно. Чуть-чуть слишком быстро. Наверное, со стороны заметно – он взбудоражен. Даже не прикоснувшись к ней.

Когда же прикасается, он ласков. Кладет её ногу себе на колени, медленно натягивает чулок. Её взгляд обжигает так же, как и горячая кожа под пальцами. Во взгляде читается: «Я хочу тебя…» Именно так, неопределенно. То ли убить, то ли в постель. И именно в этой неопределенности весь смысл.

Чулок заканчивается выше колена, и именно, когда он надет, оставшаяся обнаженной полоска кожи манит взгляд так, что не оторваться. Куда больше, чем просто обнаженная нога. Он припадает губами к этой полоске, за что получает пощечину. Правда, смазанную и не очень сильную. Теперь горят не только губы, но и щека.

Вслед за чулками – туфли. Каблуки нарочито высокие и тонкие, напоминающие больше кинжалы, чем деталь женской обуви. На её ноге производят впечатление одновременно беспомощности – быстро и долго ходить в таких туфлях невозможно, - и угрозы. Головокружительное сочетание. Не удержавшись, он гладит каблук, мягко забирает его в ладонь – за что получает попытку надавить туфлей сильно и резко, до вмятины на руке. Потом будет синяк, и мысль о реакции на него окружающих даже кажется забавной.

Нижняя рубашка тонкая и мягкая, порвать её легко даже женщине. Но именно поэтому сопротивления нет. Эмоции временно не то, чтобы затихают – берутся под контроль. Ему даже становится немного скучно.

Совсем немного.

Но впереди еще корсет – одна из его любимых деталей женского туалета. И затягивает его он тоже сам. Это совершенно восхитительно. Немного туже – резкий выдох, попытки вдохнуть, непроизвольные движения руками. Немного ослабить – она, отдышавшись, осыпает его ругательствами. Такими, что их приятно слушать.

Наконец, само платье, льнущее к рукам, словно котенок. Ничего жесткого или грубого. Он окутывает им её тело, затем поправляя рукава, одергивая юбку, следя за тем, чтобы декольте оказалось там, где и должно быть. Это тоже производит куда более сильное впечатление, чем просто обнаженная грудь, то и дело он невольно цепляет взглядом вырез – и смотрит. Оценивать, красиво или некрасиво, невозможно, хочется просто впиться в мягкую плоть губами или руками. Сначала губами.

Бешеный стук её сердца сводит с ума.

Несколько секунд. Дать ей взглянуть на себя в зеркало. И почти сразу же задрать юбку, которая едва-едва легла, как надо – минуты еще не прошло. И слушать, как женщина под ним называет его грязным животным.

Это тоже игра. И она нравится им обоим.

@темы: мое творчество, гет, фики, оскар фон ройенталь, эльфрида фон кольрауш, ЛоГГ

---

Странненькое стихотворение

Поскольку рейтинг точно невысокий, да и фем больше умозрительный, публикую без ката.

Сумасшедший ветер в твоих глазах.
Стоит что-то важное рассказать,

Или же на ветер я брошу речь?
В голове мгновения наших встреч

Холодно мерцают, как бриллиант.
Не понять, где правда, а где обман,

Или просто шутка – себя развлечь.
Вместо ожерелья хочу картечь

И ружье такое, чтоб ей стрелять.
Пальцев на руке – три, четыре, пять,

Подстрелить добычу могу легко.
Нарастает страсть, словно снежный ком,

Я хочу, как плод, искусать твой рот,
Сердце против, да, но оно все врет.

Сердце любит врать о любви чужой.
Руки крепко так сдавят – скажешь: «Ой»,

Боль честна всегда – это хорошо.
Быть тебе потом не моей душой,

Да и ты сейчас не моя душа.
Кончик острый есть у карандаша,

В руку вжать его – будет как иглой.
В глубине меня закипает злость.

Кровь сейчас моя, сломан карандаш –
Навредить себе – плохо или блажь?

Навредить себе… Посмотри в глаза.
Нужно мне тебе что-то рассказать.

@темы: фемслэш, мое творчество, стихи

---

Новая игра, новая любимая пара

Точнее, фетиш-то безумно старый - королева и её фаворитка. Рейтинг R. Симс 3 Средневековье, Монарх (королева)/ведьма Селеста.

Огонь и лед

Королева бледна, тонка, светловолоса. Когда она идет по тронному залу в своих платьях – белых, едва голубоватых, едва розоватых – то кажется, что от неё веет холодком. Королева добра, но даже улыбка мало оживляет её лицо. Тех, кто видел румянец на её щеках, можно пересчитать по пальцам.

Ведьма Селеста яркая, сразу привлекающая к себе внимание даже на площади, где много людей. Рыжие волосы, красноватые, словно пламя, глаза. Она любит красное, и носит красное, даже когда денег у неё немного.

Но сейчас у неё много денег.

Королева целует её красные губы своими едва розоватыми губами, зарывается в рыжие волосы бледными тонкими пальцами. Селеста приподнимает подол её юбки – дорогой шелк, мягкий, ласкающий руки, но словно выцветший. Прохладный, как и кожа королевы. А у Селесты горячая кожа.

У королевы маленькая грудь, белая, словно снег. Селеста берет её в руки, наклоняется, чтобы согреть своим дыханием. Это похоже на то, как оживает статуя – кожа розовеет, соски становятся более темными и твердыми. На щеках у королевы выступает румянец, хоть пока и слабый, наливаются цветом даже губы.

Живая.

Рыжие волосы Селесты рассыпаются по груди королевы – словно языки пламени, обжигающие и ласкающие одновременно. Королеве жарко, но это жар наслаждения. Селесте тоже жарко, она становится еще ярче – будто разгорающееся пламя.

Пламя бушует в королевских покоях, стоны, звуки поцелуев, бессвязные хрипловатые вскрики – среди белоснежных стен, на кровати с идеально чистым бельем. Его меняют каждый день. Завтра служанка королевы обнаружит на подушках, простынях, на одеяле следы – рыжий волос, чуть-чуть крови – королева на пике удовольствия изо всех сил впивается в плечи Селесты ногтями, - влажные пятна, делающие белую ткань сероватой, словно подтаявший лед. Служанка невольно улыбнется и сменит белье на чистое, восстанавливая холодную стерильность королевской спальни.

До следующего вечера.

Алая роза на письменном столе светлого дерева. Алое платье – сейчас дорогое, из тяжелого роскошного бархата, - небрежно брошенное на комод из такого же дерева. Рубин на белом золоте, изящный венчик для Селесты, фаворитки королевы.

Далеко не всем доставляет удовольствие видеть ведьму в бархате и шелке, золоте и драгоценностях, ведьму рядом с троном, ведьму, которую целует королева – при всех, не стесняясь своей любви. Многие хотели бы оказаться на месте Селесты. Особенно женщины – известно, что королеве нравятся женщины. А красавиц в королевстве много.

Но Селеста не боится.

Королева бледна, и тех, кто может вызвать на её щеках румянец, легко пересчитать по пальцам. Хватит и одного. Королева может на несколько мгновений остановить взгляд на чьем-нибудь другом лице или фигуре, но, чтобы растопить её лед, маленького огонька интереса не хватит. Он потухнет так же внезапно, как и появился.

Каждый вечер Селеста получает приглашение в спальню королевы.

Каждое утро в спальне остаются её следы, следы огня.

Селеста носит метки от поцелуев королевы, как ордена, даже не пытаясь скрыть их тканью или косметикой. Селеста любит платья, хоть немного открывающие спину – смотрите на царапины, оставленные ногтями женщины в экстазе, смотрите и завидуйте. Я могу то, чего никогда не сможете вы.

Днем королева обладает властью над страной. Ночью Селеста обладает властью над королевой.

Или просто – обладает королевой.

Селеста не мыла бы даже руки, пахнущие женским соком, но её любовница более стеснительна. Королева сама моет руки Селесты, чтобы они благоухали только цветами. Так же, как пахнет от алых роз, роскошных и ярких в своей красоте. Благородный запах – и в то же время запах любви.

Покои королевы, кажется, уже пропитались ароматом роз.

А под ним – другой, более бесстыдный и естественный, как светлые волоски под шелковой юбкой. Мягкие, но все же не как шелк. Селеста любит гладить эти волоски, пожалуй, даже больше, чем волосы на голове королевы, такие же светлые – но гораздо, гораздо длиннее. Такие, что можно выставлять напоказ, укладывать в сложные прически.

А короткие волоски видит только Селеста.

Ей нравится заниматься с королевой любовью. И засыпать после любви в объятьях королевы тоже. Они обе хранят верность друг другу – и обе не из страха или амбиций. Просто им не хочется никого другого.

@темы: ведьма, фемслэш, королева, мое творчество, фики, sims 3

---

Подарок для Джедалла. Зарисовки по миру общей ролевой.

Аудиенция

Он всегда встает на одно колено, когда закрывается дверь и они остаются наедине. Потому что женщина за письменным столом на другом конце комнаты, которая поднимает голову, чтобы посмотреть на визитера, но очень редко встает из-за стола – символ. Символ Камарильи. Символ служения. Символ Берлина.

Сегодня за окном дождь, и на спинку её кресла накинут темный плащ. Синий или черный – не различить. Цвет платья отличается по оттенку, так что, наверное, синий. Потому что платье совершенно точно черное, женщина в нем похожа одновременно на античную статую и горгулью из старого храма в готическом стиле. Прекрасная и ужасная. Для большинства – что-то одно. Для него – и то, и другое.

Лаура-Мария де Брандл. Князь Берлина. Именно Князь – слово «княгиня» для Сородичей имело бы уже совершенно другой смысл. К тому же, ему просто нравится называть её именно Князем. Само звучание этого слова ей очень подходит.

Он не встанет раньше, чем она кивнет – едва заметно, как всегда. Его волосы влажны, словно он только что принимал ванну, и от этого само лицо кажется как-то моложе и мягче. На самом деле он просто пошел пешком. Костюм тоже намок, но ткань его плотная и темная, и это не так заметно.

Ему всегда нравилось длить мгновения тишины. Ей, вероятно, тоже. Эти мгновения заключали в себе манящую и пугающую иллюзию – что он желанен. На самом деле он в это, конечно, не верил. Верит ли она, что желанна?

Тоже вряд ли. Она умна.

Но набрать горсть мгновений, словно округлых белых жемчужин, не отказывались оба.

Разговор начинается, когда он встает. Когда захочет она. Он подчиняется, и это приятно обоим. Даже кровь, текущая в его венах, кровь Вентру, как и у неё, не бунтует против этого. Вентру способны не только властвовать, но и подчиняться сюзерену – но понять это могут только рожденные аристократами.

Ему нравится стоять, когда она сидит. Нравится смотреть сверху вниз – хотя и закрытое платье скрывает от глаз все, что могло бы вызвать физическое влечение. Почти любой мужчина сказал бы, что это скучно. Но он не любой.

Ему нравится любоваться контуром, силуэтом. Картина, нарисованная черной тушью и белой краской. Белого совсем немного – лицо, кисти рук. Иногда хочется добавить красного – алых роз. В руках или на голове, венок, подобный короне. Или капель крови? Но кровь лучше выглядит на белом.

Иногда он хочет, чтобы она обмакнула свои пальцы в его кровь. Почему именно в его? Это просто фантазия. Человек бы назвал её эротической.

Он не человек.

Он вампир, и может предаваться любым фантазиям – в перерывах между словами. Сейчас от него не требуется лить слова полноводной рекой, говорить нужно только по делу. Это он умеет. Как правило, он знает свою речь, до последнего слова, еще до того, как заходит в кабинет.

Конечно, она об этом догадывается. Но фантазии слишком эфемерны. Как их поймать, если само их наличие выдает только на мгновения стекленеющий взгляд? Но и его можно списать на усталость.

Да и что предосудительного в этих фантазиях?

Если он и представляет её обнаженной, то только потому, что на белом кровь смотрится лучше, чем на черном.

Сами эти видения подобны черному перцу – жгут, только если случайно их раскусить. Он еще не так стар, чтобы не помнить, что такое перец. И старается не раскусывать свои фантазии – только получать удовольствие, катая их на языке и не прикасаясь зубами. Рискованное удовольствие, при всей своей невинности. Вполне возможно, рискованны все невинные удовольствия.

Удовольствие коснуться её рукава тоже невинно. Почему нет?

Но коснуться подола её платья кажется ему настоящим счастьем. Во всяком случае, мгновением такового. Хотя он даже не видит этот подол – чтобы увидеть, пришлось бы залезть под стол.

Тяжелый стол Князя.

И рука Князя тоже тяжела, хоть и кажется изящной. Сегодня без перчаток – или она просто сняла перчатки?

Он не хотел бы, чтобы она ударила его своей белой рукой. Или хотел бы?

Аудиенция подходит к концу. Она отпускает его. Несколько шагов, затем открывается и закрывается дверь. С промежутком всего в несколько мгновений – он не задерживается, чтобы обернуться или… остаться.

Когда он уходит, она опускает голову на руки, словно хочет спать.

До момента, когда Оскар фон Ройенталь будет действительно счастлив, остался месяц.

Бал

Музыка скрипок и флейт льется как вода, и Ройенталь впитывает кожей эту музыку - словно рыба, которая не может без воды. Ему нравятся балы, шелест платьев, шум голосов, тепло человеческой кожи - мужской руки или женского стана под тонким шелком.

Легкие шелковые наряды у девушек, а платье Князя тяжелое, бархатное. На него, закрытое и с длинными рукавами, ушло много дорогой ткани. Волосы Князя сами как дорогая ткань - темные, блестящие, роскошные.

Она не похожа на девушку - слишком тяжелая , слишком земная, слишком властная. Полновесная золотая монета. Мужчины смотрят ей вслед со смесью иррационального страха и глубинной похоти, желания обладать, положить в кошелек эту монету. Даже те мужчины, кто не знает, кто она такая.

Ройенталь знает.

Князь Берлина, Лаура. Сегодня она кажется непривычно живой - может быть, из-за красного цвета платья?

Она идет к нему.

- Добрый вечер, Князь.

- Добрый вечер, граф.

Их титулы звучат вместе и почти одновременно, как равные - хотя Ройенталь и знает, что это не так. Лаура сполна заслужила свой, а он стал графом не вполне по праву. Титул, полученный от женщины, от призрака матери - награда или унижение?

Если кто-то услышал лишнее, можно объясниться шуткой. Прозвищем. Лауру можно было бы назвать княгиней, но для самого Ройенталя этот титул бы ничего не значил. Княгинь много. Князей-мужчин тоже.

Но называть Князем роскошную женщину - в этом есть что-то неповторимое. Что Ройенталь не намерен отпускать даже на балу у людей.

- Вы танцуете? - вопрос банален, часть их общей маскировки. Лаура имеет право ответить: "Нет". Или "Да" - и тогда он пройдет с ней один тур вальса. Но Ройенталь почему-то не надеется на "Да".

Он спрашивает потому, что здесь и сейчас нельзя не спросить.

- Да.

Ответ не тот, какой ожидался. Но дальнейшие действия Ройенталь представляет себе слишком отчетливо. Прижать чуть ближе в танце - шепнуть на ухо - легко поцеловать в шею или в висок - потом обнять на темном балкончике - поцеловать в губы, подбородок, и еще раз в шею - укусить...

Но это для человеческих женщин.

Есть и другое, для женщин-Сородичей. Поцеловать руку - сделать комплимент - погладить кончики пальцев - если не злится, продолжать в том же духе - если злится, разозлить еще больше - обнять, прилюдно или в ближайшем укромном месте - поцеловать в губы или куда получится...

Но с Лаурой вряд ли применимо и это.

Хочет ли он её?

О да.

Но сейчас они только танцуют. И Ройенталь чувствует мягкость её волос, платья, перчаток - и жесткость кожи. Золотая монета в бархатном кошельке. Своем собственном кошельке.

- О чем вы думаете, граф?

- О вас.

Банальный вопрос и банальный ответ. Маскировка. Здесь и сейчас их истинной сущности позволено только чуть выглядывать из-под маски, чуть интригуя, но ничего на самом деле не сообщая. Кто умеет так интриговать - добивается успеха в обществе людей.

Умеет ли Лаура? Ройенталь уверен, что прекрасно.

Его рука на её талии. Её рука на его плече.

Движения тоже банальны, отточены и блестящи. Ройенталь уже давно умеет танцевать и думать совсем не о танце. Умел еще будучи человеком. Сейчас его нельзя упрекнуть ни в чем, он безукоризненно вежлив - и это скучно для него же самого.

Но ощущение, что что-то изменилось, мгновенно словно пробуждает его.

Лаура прижалась сама. Лишь на секунду, это можно принять за случайность. На самом деле Ройенталь не знает точно, случайность или нет. Он почувствовал её прикосновение всем телом - вот что важно.

Музыка вальса постепенно стихает, но сейчас Ройенталь двигается уже совсем по-другому. Чувствует по-другому. Девушка в зеленом, юная человеческая девушка, смотрит заинтересованно, и её взгляд словно жжет ему кожу - то спину, то плечо. Когда он поворачивается лицом, она отводит взгляд.

Хороший ужин. Но только ужин.

Музыка стихла - пока. Ройенталь отпускает Лауру.

- Вы голодны?

- Я хочу вас.

Сейчас за банальностью кое-что есть. Обмен тихими фразами скрывает тайну - и это будоражит.

Как и ожидание пощечины.

@темы: мое творчество, вампиры, VtM, фанфики, гет, оскар фон ройенталь, AU, ЛоГГ

---

Перетащу-ка я сюда с фикбука фанфик по "Ганнибалу"...

Пока что

Уилл стоит спиной, и не видит, как раздуваются ноздри Ганнибала. Запах. Этот запах приглушен одеждой, его пытается перебить лосьон для бритья, но Ганнибал все равно не может не чувствовать его. Как зверь не может не чувствовать кровь раненой, пытающейся убежать жертвы.

У Ганнибала пересыхает во рту. Он наклоняется слишком близко, непозволительно близко – хотя сейчас эта непозволительность не имеет значения, Уилл его не видит. Вероятно, чувствует? Нет. Он бы отстранился. Пока что.

Жертва пока не подпускает зверя близко – хотя и не подозревает, кто именно ранит её. Кто будет трогать её, без спросу, по праву сильного, изнывая от голода – но этот голод не утолишь просто плотью и кровью. Выпить всю кровь, съесть всю плоть – почти кощунство. Хотя хочется, нестерпимо хочется – впитать в себя, в свое тело, сделать совсем своим.

Пока можно кормить. Это можно почти всегда, почти со всеми, вкус изысканных блюд – верное средство очарования, приручения. С рук у Ганнибала Лектера не гнушаются есть самые взыскательные гурманы. Уилл Грэм – не гурман. Совсем. Но почему-то Ганнибалу важно именно его одобрение.

Уилл не дает одобрения. Почти никогда. Но в избытке дает другого – себя. Кабинет Ганнибала уже после первых нескольких встреч пропитан его запахом, его голосом, его эмоциями. Живыми эмоциями, соблазнительными, как вкуснейшее блюдо. Спутанные черные кудри, немного смущенная улыбка, беспомощный взгляд олененка – стол накрыт, доктор Лектер. Вам разрешается пробовать на вкус душу, но не плоть. Но только пробовать. Пока что.

Пока жертва не подойдет еще чуть-чуть ближе. Или не разрешит подойти к себе, прикоснуться к себе, посмотреть в глаза. Взять маленький кусочек души – даже не откусить, а отрезать аккуратно и осторожно, ножом, который так хорошо заточен, что какое-то время боли не будет. Кожа под пальцами восхитительно горячая. Уилл Грэм болен, но болезнь делает его еще привлекательнее – потому что уязвимее. Жертва слабеет и истекает кровью. Запах становится сильнее, и Ганнибал пьет его с такой жадностью, с какой раньше никогда и ничего не пил.

Это опасная игра, но ощущения от неё стоят того стократно. Ложь, убийства – это мелочи. Ганнибалу слишком нравится играть со своей жертвой. Он не хочет её смерти, вовсе нет – ведь тогда игра, которая приносит столько удовольствия, закончится. Ганнибал знает, что не даст Уиллу умереть. Он чувствует себя достаточно сильным для этого.

А Уилл слабеет, но не понимает, почему. Пытается не показывать свою слабость. Ганнибалу нравится и это. Ему нравится в Уилле почти все. То, что не нравится – сводит с ума.

Ему не нравятся другие рядом с Уиллом. Люди. Собаки не в счет. К собакам Уилл относится, как к части себя. Ганнибал не вполне разделяет его мнение, но собаки видят в Уилле заботливого и любящего хозяина. Они не претендуют на ту его часть, которой Ганнибал хочет владеть безраздельно.

Точнее, он хочет владеть всем Уиллом, целиком и полностью. Но как раз той части, которая нужна собакам, Ганнибалу не особенно жалко. Её он готов уступить. Частично. В какой-то мере.
Собаки не видят того Уилла, который манит Ганнибала сильнее всего. Но люди – видят. Люди, которые пытаются пользоваться, манипулировать им. При мысли об этом Ганнибал чувствует сильное раздражение.

Он хочет накормить Уилла досыта. Кровью и плотью. Причастить его, как это делают священники. Ввести свою жертву в свой мир и сделать её большим, гораздо большим, чем просто жертва, даже самая привлекательная и аппетитная.

Но Уилл не примет такого причастия. И останется жертвой.

Пока что.

@темы: слэш, мое творчество, ганнибал, ганнибал лектер, фики, уилл грэм

---

Очень долго вынашиваемый и получившийся очень болезненным лично для меня клип. Первое логично, второе... неожиданно. И да. Может, по "Легенде" уже что-то и делалось на эту песню, но я не встречала.



Музыка: Би-2 и Агата Кристи - А мы не ангелы, парень.
Предупреждения: все, как в каноне - расстрелы, интриги, базука...

@темы: мое творчество, клипы, джен, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, вольфганг миттермайер, ЛоГГ

---

Клип не по "Легенде"

Видеоряд: "Служанка" 2016 года (на всякий случай уточняю)
Песня: Макс Барских - По Фрейду
Предупреждение: фемслэш (хотя рейтинг и меньше, чем в самом фильме, там вообще NC-17)
Еще одно предупреждение для тех, кого, возможно, заинтересует фильм: он сам по себе очень специфический, в клипе показана только одна линия и не самая шокирующая

@темы: фемслэш, мое творчество, клипы, служанка 2016

---

Оберштайн в последнюю ночь перед смертью Райнхарда. Больше мне про этот фик сказать нечего. Разве что - в тексте имеется цитата из "Государя" Макиавелли. Правда, за дословность не ручаюсь.

Осень

Бумаги шелестят, словно сухие листья под ногами. Осень. И не только для него самого, но и для всей империи.
Лето длилось недолго. Слишком недолго в небе светило солнце - своенравное златовласое солнце по имени Райнхард фон Лоэнграмм. Он умирает. И вместе с ним умирают все приближенные - во всяком случае, они так чувствуют.
Может ли он считать себя приближенным?
Вряд ли. Ему никогда не доверяли. Не говоря уже о любви или дружбе.
За окном дождь - темной, немного блестящей стеной. Пришлось бы включать лампу, не будь она уже включена - ведь давно уже ночь. В здании, наверное, нет никого, кроме него. Разве что Фернер...
Не стоит ли уже отпустить его домой?
Нет. Не в эту ночь.
Нужно работать - дел все еще остается слишком много. Ручка в виде пера скользит по бумаге, оставляя темные росчерки. Кто же ввел в моду эти ручки? Сам император? Кто-то из его адмиралов - например, Меклингер?
Усилием воли гасит мимолетную мысль. Теперь это уже совершенно не важно.
Нужно сосредоточиться на делах. Ради Рейха. Ради молодого мужчины, который сейчас уже не встает с постели - и вряд ли когда-нибудь встанет. Слишком молодой для смерти вообще. Слишком удачливый и талантливый, чтобы умереть на войне...
К сожалению, его удачи хватило только на это.
И не только его. Удачи всего Рейха. После смерти Райнхарда фон Лоэнграмма - кто займет на троне и в сердцах людей опустевшее место?
На троне - до совершеннолетия принца его жена, императрица Хильдегарде. Но её не будут любить так же. Никого не будут любить так же - а она еще и женщина. Первая действительно правящая императрица за всю историю.
И ей нужна будет помощь...
Неважно. Это тоже неважно. Императрица найдет себе помощников. Таких, которые подойдут именно ей.
Электронные глаза не устают... но, кроме них, у него есть кое-что еще. Можно было бы сказать поэтично "сердце". Но сердце - лишь насос для перекачивания крови. Необходимая только ему самому часть тела.
У него есть мозг. Вполне человеческий, но это и к лучшему - машина, способная не то, что превзойти, а даже просто заменить его, еще не изобретена. Может, никогда и не будет изобретена.
И мозг подсказывает: только один человек мог позволить себе роскошь возвысить предмет всеобщей неприязни. Только один человек мог открыто выслушивать его советы, не страшась свалиться с пьедестала сам. "О правителе судите по советникам его". Этот человек был исключением из правила.
Кто бы не был его советником, он не стал бы в глазах людей хуже.
На мгновение становится любопытно: что скажут потом? После смерти императора? Но только на мгновение.
Пусть говорят, что хотят. И хорошее, и плохое. Но, скорее всего, плохого будет значительно больше.
И это нормально. Это в природе людей.
Бумаги перестают шелестеть. Ненадолго. Времени осталось так мало... на размышления даже по очень серьезному поводу можно отвести не больше минуты.
Только минуту подумать, прежде чем поставить свою подпись. Снова пойти по сухим осенним листьям.
К зиме.

@темы: джен, пауль фон оберштайн, ЛоГГ

---

что-то давно здесь не было демотиваторов...

@темы: картинки, стеб, мое творчество, оскар фон ройенталь, райнхард фон лоэнграмм, ян вэньли, вольфганг миттермайер, фриц-йозеф биттенфельд, антон фернер, дасти аттенборо, демотиваторы, ЛоГГ

---

Еще один вариант фика по пейрингу-вызову: смогу я это написать или нет? Фем!AU: вместо Райнхарда - императрица Аннерозе, вместо Оберштайна - министр обороны Хильдегарде фон Мариендорф. Обоснуя никакого... ну, разве что параллельный мир. Идея изначально М-ль Люсиль, я просто укуренный исполнитель. Уж больно идея красивая.
И да, оно довольно короткое и бессмысленное.

Афродита

Белый плащ падает с плеч волной, и императрица медленно переступает через него с отрешенно-спокойным лицом. Златовласая богиня в черной коже, каблуки её сапог звучат сейчас мягко и приглушенно. Хильда любуется императрицей, и наслаждается тем, что ей это позволено.
Только ей.
Императрица равнодушна к мужчинам. Нет, она ничем не выдает этого внешне, она улыбается, разговаривает, ведет с ними дела - но никто из них не может похвастаться тем, что видел в её светлых глазах хотя бы искорку истинного интереса. Многие называют её "императрицей-девственницей", и Хильда невольно вспоминает одну из королев докосмической эры, имевшую любовников, но никогда не выходившую замуж. Только что ей до той королевы? Она была лицемерна.
А императрица - нет.
Императрице все равно, как её называют - или кажется, что все равно. Императрица не носит нарядных платьев - только плащ и военную форму. Но это отнюдь не делает её похожей на мужчину.
Хильда думает, что это делает её похожей на богиню.
Расчесывать волосы императрицы не входит в обязанности министра обороны, но это привычка, приятная обеим. Оставшись без плаща, императрица выглядит неожиданно эротично, словно полураздета, и Хильда невольно сглатывает. Не видно ничего лишнего - и в то же время видно все, и очень трудно не скользить взглядом по черной коже, скрывающей за собой белую, теплую и нежную - Хильда знает, она прикасалась к ней. И почему на других женщинах военная форма не производит такого эффекта?
Императрица уникальна и в этом.
Золотистые волосы под пальцами, под гребнем постепенно становятся мягче. Хильда бережно распутывает небольшой колтун, стараясь не причинять даже тени боли. Золото немного слепит, начиная сиять сильнее, и Хильда невольно щурится, словно смотрит на солнце. И ей жалко этого. Ей хочется смотреть широко открытыми глазами, чтобы как можно лучше разглядеть, впитать в себя, запомнить навсегда - или хотя бы на несколько часов.
Когда с расчесыванием покончено, императрица тянется, похожая на большую грациозную кошку. На пантеру - Хильда помнит, что в детстве видела картинку в старой книге. У императрицы наверняка затекли плечи, немного болит спина, но Хильда не предлагает массаж сама. Это не входит в её обязанности.
Как часто в своей жизни она цеплялась за сухие слова - "мои обязанности"?
Слишком часто. Слишком.
Но звучат несколько других слов - Хильде больше не надо. Хильда расстегивает на императрице китель, дотрагивается до белого под черным - но пока другого, не того желанного белого. Всего лишь тонкая ткань рубашки. Кое-где она прилипла к телу, и смотреть на это приятно и болезненно одновременно. Болезненно приятно. Да, пожалуй, так.
Императрица не сопротивляется. Непонятно даже, смотрит ли она - Хильда не видит её глаз. Мурашки на коже, которые на ощупь чувствуются даже под тканью - императрице холодно?
Это неправильно. Ей не должно быть холодно.
Хильда начинает массаж, не снимая рубашки. Императрица молчит. Золотистые волосы мешаются, и их приходится чуть отодвинуть в сторону, перебросить через плечо. Хильда на мгновение касается кончиками пальцев шеи императрицы, и в это мгновение вздрагивают они обе.
Хильда чувствует что-то похожее на слабый разряд электрического тока. Словно императрица - электростанция, источник энергии, необходимой людям. Впрочем, невольно думает Хильда, это не так уж далеко от истины.
И у электростанции не так уж и мало общего с богиней.
Хильда не помнит точно, как звали ту, древнюю богиню любви, златовласую и вышедшую из белоснежной морской пены. Но, кажется, в имени императрицы определенно есть что-то общее с тем, другим именем.
Даже если только одна буква.

@темы: фемслэш, хильдегарде фон мариендорф, аннерозе фон лоэнграмм, AU, ЛоГГ

---

Меньше надо было "Шестой Дозор" читать на сон грядущий... Меньше надо было думать, как бы написать пейринг Ройенталь/Миттермайер так, чтобы это был хотя бы относительно пейринг... Меньше надо было думать, как уползти Ройенталя...
В итоге получилось вот это. Ройенталь - вампир, по чудному старому обосную этого дела: "вампирами после смерти становятся те, кого родители прокляли при жизни". Миттермайер... ну, Миттермайер как всегда.

Раз в неделю

Ключ поворачивается в замке с легким скрипом. Днем этот звук, возможно, был бы даже неразличим, но сейчас он – единственное, что нарушает тишину. Мертвую тишину, невольно думается Миттермайеру, и он этой мысли он ежится.
В старом доме темно. Его хозяину и не нужен свет, он включает его только по просьбе гостя. Но, чтобы попросить, гость должен сначала найти хозяина.
Или, что вероятнее, хозяин найдет его сам.
В старом доме холодно, и Миттермайер думает, что не зря надел поверх рубашки толстый мягкий свитер. Его, конечно, потом придется снять, чтобы открыть горло. Расстегнуть воротник рубашки. Но потом – Миттермайер знает, - не будет холодно. Будет… странно.
Это тоже странно, странно и, наверное, жутковато – его ночные походы в гости к давно уже мертвому другу. Миттермайер сам засвидетельствовал его смерть, сам забрал тело с Хайнессена. Ройенталь бы умер насовсем, если бы…
Если бы его мать не прокляла его когда-то.
Миттермайеру сложно это представить. Все, что касается детства Ройенталя, представляется ему каким-то диким, нереальным. В это трудно поверить. Но он все же пытается – потому что Ройенталь не врал ему тогда, напившись до такого состояния, что свалился на пол сразу же, как только закончил говорить. Миттермайер точно знает, что не врал.
И потом – этот холодный темный дом. Морг, в котором можно сохранить мертвое тело. Тело Ройенталя, впрочем, для сохранения нуждается совсем в другом… но оно мертво. И в то же время живо. В какой-то степени.
Наверное, днем Ройенталь спит, думает Миттермайер. А ночью… ждет. Один. В пустом доме. От этой мысли у него сжимается сердце. У Ройенталя никого не осталось, кроме него. Никого.
А он все-таки жив. Хоть немного. Он может ходить, говорить, мыслить. Его может мучить ощущение того, что он отвергнут, проклят, испорчен - да и мучает наверняка. Миттермайер и хотел бы попытаться поднять вопрос о воскрешении Ройенталя, несмотря на все сопутствующие препятствия и проблемы… но тот не желает сам. Насколько сложно было бы теперь скрыть ото всех его истинную природу – в случае, если Ройенталь решил бы вернуться в мир?
Насколько велика вероятность, что его принял бы хоть кто-то, кроме лучшего друга?
Миттермайер слышит чьи-то шаги. Даже не слышит – это ощущение на самой грани предчувствия и звука. Сейчас Ройенталь ходит тихо, очень тихо. Хищник. Охотник, пусть и не желающий вреда своей жертве.
Миттермайер знает – Ройенталь сейчас смотрит на него. Уточняет, кто это – желанный гость или все-таки вор, попытавшийся забраться в дом. Впрочем, были ли здесь такие воры? Или они чувствуют своими обострившимися за годы преступной жизни инстинктами, что дом не пуст, и обходят его стороной?
Наконец, Ройенталь касается плеча Миттермайера. Медленно, не желая испугать слишком сильно. Но Миттермайер вздрагивает все равно.
- Здравствуй, Ройенталь, - хрипловатым от долгого молчания или, может быть, от холода голосом произносит он. – Включи свет. Я хочу видеть тебя.
Через несколько мгновений в комнате вспыхивает свет. Миттермайер моргает – его глаза уже немного привыкли к темноте.
Ройенталь выглядит так же, как и раньше, так же, как и другими ночами до этой. Он по-прежнему следит за собой. Правда, одет он теперь в штатское – но и к этому Миттермайер уже привык. Ройенталь не надевал форму и плащ со дня своей смерти.
- Здравствуй, Миттермайер, - с легким кивком отзывается он. Слышится плеск вина – Ройенталь разливает его по бокалам, очевидно, подготовленным заранее. Хотя на самом деле необходимости ставить два бокала нет никакой. Ройенталь на их встречах только делает вид, что пьет.
И Миттермайер знает об этом. Но все же благодарен другу за соблюдение ритуала.
Так намного легче поверить в то, что он еще жив.
Вино в бокале алое, немного похожее на кровь. В глазах Ройенталя голод. Миттермайеру очень хорошо знаком этот взгляд, который можно спутать с похотливым, обращенным к какой-нибудь красотке – вот только устремлен он не в открывающее пышную грудь декольте или на ноги, а на шею. Его собственную шею.
Иногда Ройенталь опускает голову, но тогда он смотрит на запястье. И от этого Миттермайер чувствует не столько страх, сколько нечто похожее на неловкость.
У Ройенталя очень бледное лицо, под глазами синеватые тени – но это можно списать на усталость или недосып. Женщины по-прежнему посчитали бы его красивым. А Миттермайер… не знает. Он никогда не думал о друге в таких категориях.
- Мне стоит приходить чаще? – интересуется он, отпивая вино. Ройенталь, помедлив, качает головой:
- Нет. Это убьет тебя. Раз в неделю… времени хватает для того, чтобы ты успел восстановиться.
- Но этого мало тебе, - замечает Миттермайер. Ройенталь задумчиво качает бокал в руке – как и раньше, он держит его за ножку.
- Я найду себе еще кого-нибудь. Юную девушку, например. Как в старых готических романах.
Миттермайер смеется.
- С каких это пор ты читаешь старые готические романы?
- Последние пару месяцев, - пожимает плечами Ройенталь. – Мне больше особенно нечем заняться. Судя по всему, в этом доме их кто-то когда-то любил – в библиотеке ими заставлены три полки.
- Неужели там нет ничего более… - Миттермайер делает паузу, пытаясь подобрать подходящее слово, - интересного?
- Практически все более интересное я прочитал еще в детстве, - отзывается Ройенталь. – Тогда у меня тоже были периоды, когда заняться было совершенно нечем.
Миттермайеру кажется, что такие периоды у друга бывали долго и часто – если судить по его начитанности. Но он молчит. Детство Ройенталя всегда было для них если не больной, то редко затрагиваемой темой. И осталось таковой даже после его смерти.
Хотя Миттермайеру и сложно думать о Ройентале, как о мертвом. Особенно сейчас – когда он сидит напротив, играется с бокалом и смотрит – с выражением, очень напоминающим страсть.
И действительно – как в старых готических романах.
Только Миттермайер не юная девушка. Он вообще не девушка, если уж на то пошло.
- У тебя остались какие-либо другие… потребности? – интересуется он, после чего сразу же делает глоток вина. Достаточно убедительный предлог не смотреть на лицо Ройенталя в этот момент.
А по голосу ничего не понять – он спокоен, как и почти всегда.
- Пожалуй, нет. Я думал об этом. Женщины теперь интересуют меня только в одном смысле.
- Ты проверял? – уточняет Миттермайер. Ройенталь кивает.
- Да. Я проверял. Смотрел порно и отслеживал, на что обращаю больше внимания.
- Я думал, ты выходил из дома, - вздыхает Миттермайер. Ройенталь как-то неопределенно двигает плечами.
- Я выхожу из дома. Иногда. Наблюдаю за людьми – мне теперь легко от них спрятаться. Но все люди для меня сливаются в одно красное пятно. Не вижу лиц, не слышу голосов. Вернее, я слышу шум – но это не голоса.
- А что же тогда? – спрашивает Миттермайер. Хотя и думает, что, кажется, не хочет этого знать.
- Пульсация крови, - Ройенталь медленно проводит пальцем по прозрачной стенке бокала. На стенке не остается никаких следов.
- Это как безумный оркестр, где каждый инструмент играет какую-то свою мелодию, не сочетающуюся с другими. Бьет по ушам. Кто-то торопится, кто-то медлит. Кто-то влюблен, а кто-то спокоен. Кто-то здоров, а кто-то болен. Когда смотришь на одного-двух – ты это различаешь. Когда на множество – все сливается.
- Ты различаешь по крови состояние человека? – теперь Миттермайеру действительно становится интересно.
- Это просто, - Ройенталь ставит бокал на стол, так мягко и осторожно, что не раздается никаких звуков. – Сильные чувства – как труба. Сердце стучит быстро, кровь приливает к коже, становится горячее. Ярко-алый. Спокойствие – словно флейта, когда её голос так высок, что едва различим. Розовый… даже не розовый, а, пожалуй, светло-красный. Розовый – это болезнь, когда крови остается мало. Или сердце бьется очень медленно. Фортепьяно, последние затихающие аккорды какой-нибудь пьесы.
- Не знал, что ты так хорошо разбираешься в музыке, - замечает Миттермайер – и сам удивляется тому, как тихо прозвучали его слова.
Ройенталь пожимает плечами.
- Большинство аристократов, у чьих родителей были деньги на учителей, немного разбираются в ней. Совершенно бесполезные знания, на самом деле. Впрочем, мой отец и хотел давать мне не то, что полезно, а только то, что положено – или то, что он таковым считал.
- Я вспоминаю, как его величество пытался заставить нас приобщиться к культуре, - Миттермайер невольно улыбается. – Если для тебя все это было так же скучно…
- Возможно, - отзывается Ройенталь. – В конце концов, я был ребенком. Им положено скучать на уроках. Хотя, наверное, для описания всей гаммы чувств Биттенфельда, попавшего на оперу, слова «скука» явно недостаточно…
Миттермайер смеется, чуть не расплескав вино из бокала. Впрочем, что-то расплескать было уже довольно затруднительно – он и сам не заметил, как выпил почти все. Ройенталь, бросив в его сторону короткий взгляд, тянется за бутылкой – его собственный бокал полон, но, соблюдая ритуал, он не предлагает его другу.
- Я и сам как-то послал вместо себя Байерляйна, - признается Миттермайер, когда Ройенталь, налив ему, отставляет бутылку. – Решил дать ему возможность завести роман не с флотом, а с чем-нибудь еще. Или с кем-нибудь еще.
Ройенталь усмехается.
- И как, попытка увенчалась успехом?
Миттермайер качает головой.
- К сожалению, нет. Флот оказался вне конкуренции.
Ройенталь улыбается, и Миттермайеру нравится видеть эту улыбку. Хотя бы потому, что она хоть немного смягчает выражение глаз. Глаз, в которые Миттермайер старается не смотреть.
Он не знает, каково Ройенталю сейчас – сидеть рядом с живым и теплым, улыбаться, разговаривать, подливать вино. Не знает и не может себе даже представить. Только понимает, что, наверное, тяжело. Словно голодному человеку видеть аппетитную, только что приготовленную свиную отбивную, чувствовать исходящий от неё запах.
От подобного сравнения Миттермайера передергивает. Ему не хочется быть отбивной. Да и свинье вряд ли хотелось ею становиться.
Но он понимает, что не сможет иначе. Ройенталь не станет нападать, даже если он откажется. Ройенталь просто натянуто улыбнется и скажет: «Тогда до встречи. Я буду ждать». И действительно будет ждать, даже если найдет себе в доноры юную девушку, словно и впрямь персонаж готического романа.
Потому что дело ведь не в крови. Вернее, не только в ней.
Ройенталь молчит. Они оба молчат. Это всегда предвестник – затянувшееся, неловкое молчание. Ройенталь никогда не любил просить, а теперь особенно. Ему не нравится напоминать другу о том, кем он стал. Поэтому первым обычно сдается Миттермайер.
Так получается и сегодня.
Миттермайер стаскивает через голову свитер. Медленно, но быстрее не выходит – руки почти не слушаются. Инстинкт самосохранения приказывает им не двигаться. Но разум сильнее инстинктов, и Миттермайер остается в одной рубашке. Расстегнуть несколько пуговиц на воротнике оказывается еще более сложным – такое ощущение, что он путается в собственных пальцах.
У Ройенталя взгляд такой тяжелый, что это чувствуется почти физически. Тяжелый и голодный. Пока он даже не встает, только подается вперед, втягивая носом воздух. Воздух должен быть холодным, но Миттермайер почти не ощущает этого. Ему как-то резко становится жарко. И он разрывается между желанием таращиться на Ройенталя и наоборот, отвести глаза.
Никаких клыков. Никаких кинематографических, специфически вампирских ухмылочек. Ройенталь даже не приоткрывает рот. Только взгляд, только движения… легкие шаги, которых не слышно… И прохладное дыхание, которое не пахнет ничем. Даже кровью. Словно чистый воздух горных вершин.
И весь Ройенталь не пахнет ничем. Разве что в волосах, скользнувших по шее Миттермайера, заблудился призрак леденящего и знакомого запаха. Шампунь, наверное, почти все мужские шампуни пахнут ментолом. Но Ройенталю это идет, добавляет ему чуть-чуть жизни.
Миттермайер не чувствует сам момент укуса. Губы, прильнувшие к его шее, холоднее, чем его кожа, и, наверное, сам этот холод притупляет ощущения. Или, может быть, это Ройенталь старается быть аккуратным. Не показывать ему клыки, кусать так безболезненно, как только возможно. Это тоже забота, и Миттермайер думает, что благодарен за неё.
Никаких объятий. Но, наверное, со стороны процесс все равно выглядит двусмысленно – один мужчина, наклонившись, целует в шею другого, сидящего в кресле. Это действительно похоже на долгий поцелуй. Только голова от него кружится совсем иначе.
Ройенталь отстраняется медленно. Так медленно, что Миттермайер успевает на мгновение почувствовать его клыки внутри. Ощущение странное и немного пугающее. Затем из ранок начинает сочиться кровь, неожиданно горячая после прохлады чужих губ. Ройенталь уже привычным, и оттого красивым, отточенным движением подает другу ватку, пропитанную спиртом. Резкий запах действует на Миттермайера отрезвляюще, и он понимает, что все это время был… пьян? Но он не так много выпил.
- Когда я вижу, что ты не можешь расслабиться, то погружаю тебя в легкий транс, - поясняет Ройенталь. На его губах нет следов крови, но оттенок их явственно изменился. – Иначе тебе было бы больно.
- Ты можешь погружать людей в транс? – удивляется Миттермайер, прижимая ватку к шее. – И часто ты так делаешь?
- Иногда, - пожимает плечами Ройенталь. – Это милосердное умение. Как ты себя чувствуешь?
Миттермайер чувствует слабость. Но не сильную. Ройенталь аккуратен и в этом – он никогда не пьет слишком много.
- Неплохо, - признается Миттермайер. – Который час?
- Половина третьего, - после недолгой паузы отзывается Ройенталь, не глядя на часы. – Или около того. Думаю, тебе пора домой. Или Эва знает, куда ты ходишь по ночам?
Миттермайер качает головой.
- Нет. Она бы волновалась.
- И правильно бы делала, - откликается Ройенталь. – Да и… женщины обычно плохо относятся к тому, что кто-то кусает их мужей по ночам.
Миттермайер невольно улыбается. В таком изложении все и впрямь звучит как-то двусмысленно.
- Ройенталь… до встречи. На следующей неделе я приду снова, - попрощаться получается невнятно, неловко, но по-другому у Миттермайера не выходит. Он не хочет уходить. Одна ночь в неделю – разве это так много?
- Я буду ждать, - коротко отзывается Ройенталь. И Миттермайеру нравится появившийся в его глазах блеск, сменивший прежний голод. Хотя он и знает, что этого не хватит надолго.
Когда Миттермайер закрывает за собой дверь, то на мгновение смотрит вверх, на единственное окно, в котором горит свет. В окне, если очень постараться, можно разглядеть мужскую фигуру.
Но, как только Миттермайер отводит взгляд, свет гаснет.
До следующей недели.

@темы: слэш, джен, оскар фон ройенталь, вольфганг миттермайер, AU, ЛоГГ

---

Райнхард/Хильда, кинк на военную форму. Рейтинг невысокий, но многовато психологизмов. Впрочем, как и всегда.
NEW! Все-таки Хильда ушла в отставку со званием адмирала, а не командора.

Адмирал Мариендорф

Ей всегда хотелось быть мужчиной.
В шкафу висит военная форма - безупречно мужская, китель и брюки, и белая накрахмаленная рубашка. Императрица не надевала её давно - женщине, жене и матери, не пристало носить форму. Во всяком случае, так она думала раньше.
Недавним воспоминанием - просьба его величества, которая одновременно удивила и порадовала. Ей нравилась военная форма - значительно больше, чем даже костюмы, не говоря уже о платьях. И сейчас тоже нравится.
Императрица проводит рукой по ткани, вспоминая почти забытые ощущения. Черное с серебром, бессмертная, лаконичная элегантность. Брюки ей впору и сейчас, но рубашка и китель немного тесны в груди - после рождения ребенка она явно увеличилась. Но в зеркале напротив отражается все тот же стройный мальчик, что и тогда, несколько лет назад. Стройный мальчик, зачем-то, правда, отрастивший слишком длинные волосы.
Для того, чтобы волосы ниже плеч смотрелись мужественно, они должны быть как у императора - сияющие волны, словно заменяющие корону, которую он надевает так редко. И еще должен быть плащ - такой же белый… или красный… или синий. Наверное, особой разницы нет. Но ни адмиралу, ни императрице не положен плащ.
Императрица вспоминает свое былое звание и улыбается. Ей куда больше нравится думать о себе, как о адмирале Мариендорф, чем как о жене императора Райнхарда. Последнее - заслуга её женской природы, а не её ума и талантов. Вероятно, его величеству тоже по душе облик военного…
Иначе зачем бы он попросил её надеть форму?
Немного поправить волосы, расстегнуть пуговицу на кителе - не из кокетства, а чтобы он сидел хоть немного свободнее. Никакой косметики, никаких духов - адмиралу они ни к чему. И снова улыбнуться своему отражению в зеркале.
Не женщина - юноша, адмирал Мариендорф. Можно и забыть, что этого адмирала зовут Хильдой.
Но не стоит заставлять его величество ждать слишком долго.
Через пару минут императрица заходит к мужу. Тот сегодня слишком слаб и практически не встает с постели. Но при виде императрицы улыбается и тянется, чтобы сесть.
- Вам идет форма, ваше величество, - со все той же улыбкой произносит он. - Спасибо. Садитесь рядом со мной - я хочу видеть вас рядом.
Императрица садится, отмечая явное улучшение если не состояния, то настроения его величества. Его глаза блестят, а на лице выступил румянец - причем не лихорадочный, какой она уже привыкла видеть, а обычный румянец здорового человека.
Только очень смущенного или взволнованного.
Или…
Что все-таки означает для него военная форма сейчас? Именно сейчас?
Неожиданно его величество тянется вперед, и императрица невольно вздрагивает. Не от испуга или нежелания его прикосновений - просто от неожиданности. Но даже прикосновение императора весьма условно - он ухватил и наматывает на палец одну из прядей волос жены. Причем почему-то именно из челки. Разве не удобней было бы взять более длинную прядь?..
Но эту мысль императрица оставляет при себе.
Его величество, чуть прищурившись, смотрит ей в лицо. И ей незнаком этот его взгляд. Сосредоточенность, отчасти переходящая во властное, требовательное давление, чуть-чуть хитринки, и еще… то странное, что императрица иногда замечает в глазах мужчин. Как правило, когда эти глаза глядят не на неё.
Но теперь это странное обращено к ней, и она не знает, как реагировать. Просто сидеть, позволяя играть своими волосами? Или все-таки нужно что-то сказать, сделать, самой прикоснуться к мужу?
Наконец, его величество отпускает прядь и, наклонившись еще ближе, совсем на чуть-чуть, целует жену. И поцелуй его тоже непривычен - яростный, болезненный, императрица невольно морщится, когда чувствует укус в нижнюю губу. Через несколько секунд она пытается отвечать ему, но, видно, поздно - его величество отстраняется и с явным раскаянием смотрит на неё.
- Я сделал вам больно, ваше величество, - вздыхает он. - У вас на губах кровь.
Императрица качает головой.
- Ничего страшного, ваше величество. Такое бывает, - говорит она, словно с ней это не в первый раз. Почти рефлекторно она ищет глазами платок - вытереть кровь, просто прижать к саднящей губе, чтобы хоть немного успокоить боль. Его величество никак не помогает ей, он просто смотрит - но этот его взгляд уже знаком, хоть и видит императрица его редко.
Взгляд, который означает, что Райнхард фон Лоэнграмм чувствует себя виноватым.
- Ваше величество… военная форма что-то означает для вас? - наконец, не выдержав, задает императрица вопрос, который мучил её с самого начала.
Очевидно, на этот вопрос ответить сложно. Его величество чуть хмурится, но это вряд ли обида, скорее, задумчивость. И думает он довольно долго - императрица успевает найти платок и вытереть с губ кровь.
- Означает, - наконец, произносит его величество. - Человеку в военной форме… можно доверять. Если он действительно заслужил эту форму, то достоин уважения.
- Но многие и из тех, кто уважения не достоин, носят… носили форму, - осторожно замечает императрица. Его величество кивает, соглашаясь с нею.
- Да, но они не заслужили её. Они получали высокие звания и чины просто потому, что родились в аристократических семьях. Я знаю, что вы не из таких, - неожиданно добавляет он, и императрица невольно вздрагивает. - Ваши заслуги перед империей так велики, что, оставайся вы в армии, сейчас бы уже стали адмиралом флота.
- Вы слишком высоко цените меня, ваше величество, - вырывается у императрицы. - Я недостойна…
- Почему? - улыбается он. - Потому что вы женщина? Это глупо. Немногие мужчины сделали для империи столько же, сколько вы.
Императрица молчит. Вероятно, его величество ждет от неё ответа - но она не знает, что сказать.
Военные Рейха никогда бы не приняли женщину в качестве адмирала флота - но император вряд ли это понимает и когда-нибудь поймет. Хотя, может, конечно, и понимает, и именно поэтому не оставил её в армии…
Но вряд ли. Он слишком… гениален, слишком широко смотрит, и женщины-военные для него больше военные, чем женщины.
Императрица знает, что всегда хотела быть мужчиной. И не может понять - почему же отношение к ней, как к мужчине, столь желанное когда-то, сейчас вызывает у неё чувство… неудовлетворенности?
Словно император старательно игнорирует нечто очень важное.
Словно это действительно очень важно - несмотря на то, что она всю жизнь пыталась внушить самой себе обратное.

@темы: гет, райнхард фон лоэнграмм, хильдегарде фон мариендорф, ЛоГГ

---

Это очень странное AU с OOCом, наверное, всех персонажей и с кучей пейрингов. Сиквел к фику "Мадонна" (egoteamo.diary.ru/p208430412.htm). На первом плане - Оберштайн/Аннерозе (детский сад и детский рейтинг). На втором плане - как минимум три других пейринга (Оберштайн/Райнхард, Райнхард/Биттенфельд, Биттенфельд/Аннерозе). И еще в фике есть сын Аннерозе.

Обмен банальностями

У маленького принца золотистый пушок на голове и очень светлые глаза - хотя они, вероятно, потемнеют со временем. Сейчас это улыбающееся, теребящее мягкую игрушку создание в равной степени напоминает мать и дядю и совсем не похоже на отца с его рыжими волосами и золотисто-желтым взглядом. Пока не похоже.
- Ваше высочество, у вас нет претензий к генерал-адмиралу Биттенфельду? - прохладно интересуется он, возможно, слишком пристально рассматривая игрушку принца - маленького плюшевого тигренка. - Он уделяет достаточно внимания своему сыну?
- Вполне достаточно, господин министр, - кронпринцесса слегка наклоняет голову. - У меня нет к нему претензий… как к отцу моего ребенка.
Он отмечает паузу, которую сделала она - и, скорее всего, сделала намеренно. Нет претензий к отцу - может быть, есть к мужу?
Впрочем, это совсем не его дело.
Каким бы не был характер Биттенфельда, выйдя замуж за него, кронпринцесса быстро забеременела. Биттенфельд влюблен в неё, это видно невооруженным глазом. Конечно, он может просто переносить на сестру страстное увлечение братом, шансов реализовать которое у него нет и никогда не было. Император тянется к совсем другим мужчинам - тем, которые недоступны или кажутся таковыми. Кажутся вершинами, которые надо покорить.
Те же, что уже покорены, быстро перестают быть ему интересны.
Возможно, в этом они с кронпринцессой похожи.
Она выбрала человека, который будет любить её и ребенка - наследного принца. Но любит ли его она сама?
Какая разница.
Кронпринцесса действует в интересах империи. Как и он. В интересах империи и императора.
Императора, который охотно признал её сына своим наследником, но всего раз приехал, чтобы взглянуть на него.
Какой он все-таки мальчик, когда-то избалованный своей сестрой эгоистичный золотоволосый мальчик…
Маленький принц в колыбели, играющий с тигренком, который по своим размерам лишь немного меньше его. Молодой мужчина, прощающий уже большому тигру одну импульсивную выходку за другой и умудряющийся не замечать его обожающего взгляда. Впрочем, замечает ли он вообще чье-либо обожание?
Замечает ли маленький принц, что на него глядит не только мать, но и чужой для него человек - человек, который никогда не прикасался к нему, никогда не проявлял заботу о нем?
Человек с нечеловеческими глазами?
Тихий шепот кронпринцессы:
- Он смотрит на вас…
И не просто смотрит, но и протягивает руку - неправдоподобно маленькую. Улыбается. Неужели ничего не замечает?
Он осторожно касается непривычно мягкой и горячей кожи. И для принца это словно сигнал - он вцепляется в палец всей своей ладонью, которую и ладонью-то пока не назовешь. Вцепляется, наверное, крепко, но это совсем не чувствуется. И продолжает улыбаться.
- «Целый мир не стоит и одной слезы ребенка», - задумчиво произносит он, не двигая рукой - если принцу хочется играть с ней, словно с тигренком, то можно немного и потерпеть неудобство. - Он часто плачет, ваше высочество?
Кронпринцесса качает головой.
- Чаще кричит, когда чем-то недоволен. Похож на Райнхарда в детстве. Вам не больно, господин министр?
Больно? Нет. Только рука от неподвижности начинает затекать. Кажется, в такие моменты взрослым положено чувствовать умиление, но он не чувствует. Только прохладный интерес.
Легко представить, что это сын императора… или кронпринцессы, но не от Биттенфельда. От кого угодно, на самом деле. Хотя бы даже от него самого.
Эта мысль заставляет его невольно вздрогнуть. Принц, наверное, чувствует это и перестает улыбаться. Но пальца не отпускает.
Хотел бы он, чтобы это был его сын? Его и кронпринцессы?
Ответ приходит спустя несколько долгих, томительных секунд.
Пожалуй, у них с кронпринцессой уже есть общий сын - мрамор и золото, развевающийся плащ и пожар в глазах, страстность и безжалостность. Чем дальше, тем больше - золота, пожара, безжалостности. Несколько лет назад император был куда более… человечен.
И куда более взрослым, как это ни парадоксально.
- Что вы чувствуете, господин министр? - тихий голос кронпринцессы - словно ножницы, миниатюрные, похожие на игрушечные женские ножницы, разрывающие нить его размышлений. - Вы просто стоите и смотрите на него…
Почти бессознательная тревога матери. Конечно же. Женщинам она свойственна.
- Вы правы, ваше высочество, - так же тихо отзывается он. - Ваш сын похож на его величество. И на вас. Вы думали, кем он станет в будущем?
Формально это уже известно - но он спрашивает не о формальностях. И кронпринцесса это понимает. Кронпринцесса, едва заметно нахмурившись, рассматривает сына - а сын рассматривает её своими пока еще слишком светлыми глазами.
Слишком светлыми, чтобы можно было точно сказать, какими они станут в будущем - серо-голубыми или почти золотистыми.
Он чувствует, что маленький принц отпускает его руку. Хмурится, словно готовясь заплакать, как самый обычный ребенок. Впрочем, это и есть обычный ребенок. Пока что.
- Я думала, господин министр, - наконец, медленно произносит кронпринцесса. - Но пока точно могу сказать только одно - он не будет вторым… Райнхардом фон Лоэнграммом. Даже если очень на него похож.
Несколько секунд он молчит, обдумывая её слова - на первый взгляд обычную банальность. Но здесь и сейчас за этой банальностью кроется нечто большее. Намек на то, что маленький принц унаследовал многое и от отца? Или на то, что достижения императора невозможно повторить кому-то другому?
Или же…
Плюшевый тигренок - игрушка, отброшенная в сторону ребенком, которому она надоела. Рыжеволосый мужчина, стоящий на одном колене - подчиненный, провинившийся, влюбленный.
Еще один рыжеволосый мужчина, очень молодой, но все же мужчина - друг детства впервые запрещает ему стоять за своим плечом, открыто предпочитая другого.
Еще один… на этот раз не рыжеволосый. На этот раз - он сам. Он привык, что его всегда отвергают, и, когда император злится и кричит на него - это уже не больно. Слишком часто злились, слишком часто кричали. ЭТУ стену императору не удается пробить.
Наверное, именно поэтому он пытается сделать это снова и снова.
Ребенок с золотистым пушком на голове. Император, сияющий золотом своих длинных волос.
Может, лучше не видеть в одном - другого?
Сын тигра и львицы уже не львенок.
Маленький принц, кажется, засыпает, так и не заплакав. Кронпринцесса молчит - она ждет ответа на незаданный вопрос.
- Вы правы, - медленно кивает он. - Ваш сын не будет вторым Райнхардом фон Лоэнграммом.
Это звучит банально. Так же банально, как и фраза кронпринцессы до этого. Но… между ними всегда было большее, чем можно выразить словами.
Чем стоит выражать словами.
Кронпринцесса куда похожа на императора, чем её сын. Похожа, только… лучше. Теплее. Спокойнее. Будь она на самом деле львицей - её можно было бы гладить, запуская пальцы в жестковатую шерсть, которая, возможно, напоминала бы на ощупь собачью. Внезапно он представляет это так ярко, что почти чувствует под пальцами ровный жар.
Будь она львицей, он бы прикоснулся к ней.
Но она женщина, и прикосновение - измена.
Каким бы не был император, ему должно хранить верность. Да, именно должно - он проговаривает про себя это короткое, но почему-то кажущееся безумно тяжелым слово.
- Зачем вы пришли, господин министр? - кронпринцесса спрашивает без всякого упрека, но в её голосе слышится такая же усталость, что сейчас чувствует он. - Только посмотреть на наследника престола?
Он молчит. Наверное, долго - он не чувствует течения времени, несмотря на тиканье часов в углу. Это просто шум, не дающий окончательно сорваться в тишину. Помогающий сосредоточиться для ответа, потому что ответить - нужно.
Кронпринцесса и так уже ждала слишком долго.
- Нет, - он едва заметно качает головой.
Всего три звука, сложенные воедино. Почти самый короткий ответ, какой только можно себе представить.
Но и самый верный.
Кронпринцесса слегка сжимает губы, словно пытаясь удержать рвущиеся наружу слова. Наверняка их больше, чем одно. Но она не произносит ничего вслух - и он благодарен ей за это.
«Мысль изреченная есть ложь…»
Он не помнит, откуда знает эту фразу. Хотя, возможно, вспомнит, если попытается. Но он не хочет пытаться. Он просто с ней согласен.
Кронпринцесса не смотрит на него, а он не смотрит на неё. Они сегодня и так слишком много смотрели друг на друга. Он думает о том, что, наверное, пора уходить, и делает несколько шагов к двери. Три или четыре - он не успевает их сосчитать.
- Господин министр, вы сегодня завтракали? - эти слова звучат так неожиданно тепло, что он невольно замирает на месте, впитывая их всей кожей. И честно пытается припомнить, завтракал ли он. Кажется, нет - но до этого момента ему было все равно.
- Нет, ваше высочество, - он говорит правду, хотя и сам не совсем уверен, что это правда. - Я не завтракал.
- Тогда… я приглашаю вас позавтракать со мной.
Ему на ум тут же приходят десятки возражений. Десятки аргументов «против». Это странно, это неудобно, это, в конце концов, может показаться попросту неприличным…
Но он все еще чувствует тепло. Один-единственный аргумент «за».
И именно сейчас он оказывается решающим.
- Ваше высочество, я принимаю ваше приглашение, - сам не до конца веря в то, что происходит, произносит он. Кажется, это первое в его жизни приглашение на завтрак. Кажется, император всегда приглашал его только на ужин.
Кажется, между приглашениями на завтрак и на ужин определенно есть разница…

@темы: слэш, гет, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, аннерозе фон грюневальд, AU, ЛоГГ

---

Обещанное Р/О. Стеб, AU, сиквел к "Особенности гендерной идентификации" (egoteamo.diary.ru/p208457796.htm). И в данном случае действительно рекомендую сначала прочитать фик по ссылке, если вы его еще не читали - иначе может быть непонятно, откуда растут ноги у бредовой идеи господ адмиралов и их поведения в целом.

Превышение полномочий

- Атака на девичью честь Оберштайна все-таки не увенчалась успехом? - съехидничал Ройенталь, увидев подходящего к их столу непривычно грустного и задумчивого Биттенфельда.
- Там Фернер был, - ответил за Биттенфельда Фаренхайт, который шел рядом с ним. - Фриц чуть было в драку не полез, но мне удалось уговорить его не поступать так опрометчиво.
Ройенталь приподнял бровь, отметив то, что Фаренхайт назвал коллегу по имени, но промолчал. Миттермайера же заинтересовало другое.
- Биттенфельд же выше Фернера по званию. Почему нужно было отговаривать его от драки? - удивился он.
- Он заместитель Оберштайна, - вздохнул Фаренхайт, садясь за стол. - Не думаю, что нужно давать Оберштайну повод обвинить военных в злоупотреблениях. Он и так в последнее время начал смотреть на нас еще холоднее прежнего.
- Еще бы - когда на него объявлена такая охота, - усмехнулся Ройенталь. - Сначала Мюллер со своим интересом к… посещению Оберштайном туалета, потом Меклингер со своим предложением нарисовать Оберштайна ню, теперь вы с Биттенфельдом... Наверное, он думает, что адмиралтет начал массово сходить с ума.
- Он или она, - дотошно поправил Кесслер. - Мы так и не выяснили, женщина Оберштайн или нет.
- Вы тоже ничего не узнали? - поинтересовался Ройенталь.
Кесслер покачал головой.
- Ничего. Если какие-то доказательства женского пола Оберштайна и существовали, то кто-то хорошо потрудился, уничтожая их. Даже следов никаких не осталось.
- Это же Оберштайн… - вздохнул Миттермайер. - Можно называть его кем угодно, но не дураком. Конечно, возможно, что знает Фернер…
- Фернер наверняка знает, - мрачно отозвался Биттенфельд. - Мы столкнулись с этим… заместителем министра обороны, - последние три слова прозвучали, словно крепкое ругательство, - у кабинета этого самого министра обороны. И у него был расстегнут китель!
Адмиралы переглянулись.
- История адмирала Яна повторяется? - выразил общую мысль Меклингер. - Женщины у власти выбирают в любовники своих подчиненных?
- В этом случае не доказано, - покачал головой Ройенталь. - Мы не видели их вместе. Биттенфельд, насколько у Фернера был расстегнут китель?
- Где-то наполовину, - откликнулся тот. - Следов губной помады не было, но… Оберштайн же и не красится…
- Или он нарушает закон, - подумав, отозвался Ройенталь. - Что тоже вероятно.
- Если бы он нарушал закон, разве он стал бы делать это настолько открыто? - удивился Меклингер. - Подобное грозит как минимум отставкой…
- Связь с подчиненным попахивает начальственным произволом, - усмехнулся Ройенталь. - Злоупотребление полномочиями. Причем вне зависимости от пола начальника.
- Но для женщины это меньший грех, - заметил Миттермайер. - С кем еще ей… проводить время? В Рейхе есть только трое, кто равен или выше её по званию. Но его величество не стал бы…
- А почему тогда он держит её при себе? - пожал плечами Ройенталь. - Я готов поспорить на ящик хорошего белого вина, что, если Оберштайн все-таки женщина, они с его величеством наверняка спали.
- Я принимаю спор, - улыбнулся Миттермайер. - Уверен, что в таком случае его величество бы на ней женился.
- А если он и не знает, какого Оберштайн пола? - вмешался в разговор Кесслер. - Мы ведь тоже не знаем. И… кто из нас еще не пробовал узнать?
Все присутствующие адмиралы одновременно посмотрели на Ройенталя. На этот раз исключением не стал даже Миттермайер - ящик хорошего белого вина был достаточно весомым аргументом в пользу того, чтобы захотеть добиться дальнейшего развития событий.
К тому же, существовал и еще один аргумент - Миттермайеру успело надоесть слушать разглагольствования Ройенталя о том, что никакая женщина с мало-мальски хорошим вкусом не наденет черное и серое одновременно.
«Если Оберштайн действительно женщина, она перед ним не устоит. Так пусть уже переспит с ней и успокоится…»
- Я как раз собирался попробовать сегодня вечером, - усмехнулся Ройенталь, отставляя бокал. - Или вам, господа, принципиально, чтобы я сделал это сейчас?
Взгляды господ подтверждали, что принципиально.
- Хорошо, - откликнулся Ройенталь, вставая. - Тогда ждите меня здесь. Думаю, что управлюсь до конца обеденного перерыва.
Внезапно Миттермайера кольнула тревога. Ему очень не понравилось выражение глаз друга.
«А если Оберштайн все-таки мужчина?.. Хотя… Ройенталь же не идиот, а, чтобы определить пол человека, много не надо…»
У кабинета Оберштайна Ройенталя встретил все тот же Фернер. На этот раз китель у него, правда, был полностью застегнут.
- Вы по делу? - недоверчиво поинтересовался он.
- По делу, - подтвердил Ройенталь. - А теперь пропустите меня. У меня не так много времени, чтобы тратить его здесь.
- Что вам всем нужно от министра обороны? - поинтересовался Фернер. - Полчаса назад в его кабинет пытались попасть ваши коллеги…
- Если бы вы пропустили их тогда, то мне не было бы нужды приходить сюда, - отозвался Ройенталь. - Фактически именно вы заставили меня придти, так что… отойдите от двери. Вы не имеете полномочий меня задерживать.
- А вы не имеете полномочий пытаться ворваться в кабинет министра обороны без приглашения, - парировал Фернер.
- Ваш министр обороны сам превышает свои полномочия, - усмехнулся Ройенталь, глядя в упор на шею Фернера. - Говорят, полчаса назад ваш китель был не в таком порядке, как сейчас…
- Значит, вы ревнуете, адмирал флота Ройенталь? - губы Фернера тоже растянула усмешка. - Ваша неразборчивость известна широко, но чтобы она коснулась одного из ваших коллег ... Признаться, я удивлен.
- Я тоже был удивлен, узнав о вашем кителе, - заверил его Ройенталь. - К тому же, вы не пропускаете меня - стоит ли сделать выводы, что, если кто и ревнует, то это вы?
- Фернер, пропустите его, - голос Оберштайна послышался раньше, чем Фернер успел открыть рот для ответа. - Разговор с адмиралом флота Ройенталем вряд ли займет больше времени, чем ваша перепалка, которая отвлекает меня от работы.
- Я буду за дверью - на случай, если вам что-нибудь понадобится, - Фернер хоть и отступил, но не сдал позиций окончательно.
- Возвращайтесь к работе, - покачал головой Оберштайн. - Маловероятно, что мне что-нибудь понадобится.
Фернер промолчал, но по его взгляду было понятно, что он отнюдь не разделяет мнение своего начальника. Ройенталь поспорил бы на что угодно, что он все-таки останется за дверью и будет настороженно прислушиваться к каждому звуку…
«Хотя это и явное превышение полномочий. Впрочем, не привыкать - Байерляйн у Миттермайера ревнив ничуть не меньше».
- Ройенталь, - начал Оберштайн, когда за ними закрылась дверь, - я полагаю, вы знаете причину, по которой адмиралтет в последнее время засыпает меня предложениями… сомнительного характера. Вы пришли ко мне тоже сделать подобное предложение - или все-таки объяснить, что происходит?
- В каком-то смысле и то, и другое, - усмехнулся Ройенталь. Намеренно дождавшись, пока Оберштайн отойдет и опустится в свое кресло, он сделал несколько шагов, подходя ближе - но пока на вполне допустимое правилами приличия расстояние. - Если вы хотите, чтобы вас оставили в покое… раздевайтесь.
- В отличие от своих коллег, вы действуете прямо, Ройенталь, - сухо заметил Оберштайн. - Однако и на ваше предложение я вынужден ответить отказом. Я не вижу ничего предосудительного в самом факте наготы, но раздеваться только по вашей прихоти не считаю нужным.
- Подобная стыдливость понятна у женщины, но не у мужчины, - ухмыльнулся Ройенталь, делая шаг вперед. И еще один. - Или мне подать вам пример, начав раздеваться самому? В отличие от вас, я не стесняюсь собственного тела.
- Я не испытываю никакого желания смотреть на вас, - покачал головой Оберштайн. - Мне остается только сделать вывод, что имела место диверсия Союза, в результате которой у большинства генерал-адмиралов и одного адмирала флота временно помутился рассудок. Ничем иным я не могу объяснить поведение как ваше, так и ваших коллег.
- А чем вы объясните поведение вашего заместителя с его расстегнутым кителем? - усмехнулся Ройенталь, чуть наклонившись и упираясь руками в стол. - Тоже помутнением рассудка? - протянул он, глядя прямо в лицо Оберштайну.
- Сломанной застежкой, - негромко произнес тот. - Тот китель, в котором его видели ваши коллеги, Фернер просто не мог застегнуть до конца.
- Интересно было бы знать, - Ройенталь наклонился еще ниже, - при каких обстоятельствах сломалась эта застежка? - выдохнул он почти в чужие губы.
- Не при тех, на которые столь прозрачно намекаете вы, - отозвался Оберштайн - внешне спокойно, но Ройенталь уловил, как на мгновение сбилось его дыхание. - Ройенталь, если вы немедленно не покинете мой кабинет, я обвиню вас в сексуальных домогательствах.
- Неужели только меня, а не всех, кто проявлял к вам… интерес? - усмехнулся Ройенталь, протянув руку и положив ладонь Оберштайну на грудь. - Или у вас есть веские основания полагать, что я-то уж точно не являюсь жертвой диверсии Союза? По-моему… - его ладонь скользнула ниже, к животу, - таких оснований у вас нет.
- Вы нарушаете не только правила приличия, но и закон, Ройенталь, - отозвался Оберштайн, понизив голос еще сильнее, чем до этого - теперь он говорил почти шепотом. - Я достаточно хорошо понимаю, что не справлюсь с вами, если дело дойдет до драки, но прислушайтесь к своему же собственному здравому смыслу. Неужели один раз стоит всего - карьеры, репутации, доверия императора, наконец?
- Стоит, - выдохнул Ройенталь, опуская руку еще ниже и увидев, наконец, как Оберштайн прикусывает губу, чтобы сдержать стон. - Если это раз с вами.


****


Минут через десять Ройенталь вышел из кабинета Оберштайна, усиленно давя улыбку удовлетворения. Но, видно, его усилия все же не до конца увенчались успехом, потому что первый взгляд Миттермайера на лучшего друга был настороженно-недоумевающим.
- Очевидно, тебе что-то удалось узнать, - заметил он. Остальные адмиралы превратились в слух.
- Да, - кивнул Ройенталь. - Во-первых, Оберштайн все-таки мужчина. Во-вторых, с Фернером он не спит.
- А как же расстегнутый китель?! - возопил Биттенфельд.
- Сломанная застежка, - пожал плечами Ройенталь. - Она изначально была бракованной, и проявила это в самый неподходящий момент.
- Но ты задержался, Ройенталь, - отозвался Миттермайер. - Обеденный перерыв уже давно закончился. Так что настоятельно рекомендую всем разойтись по рабочим местам.
Однако, сам Миттермайер и не подумал последовать собственной рекомендации. Дождавшись, пока закроется дверь за последним из уходивших, он посмотрел на друга и вздохнул.
- Ройенталь…
- Что?
- Застегни китель… и не ври мне, что у тебя застежка сломалась!

@темы: слэш, стеб, мое творчество, фики, оскар фон ройенталь, пауль фон оберштайн, вольфганг миттермайер, фриц-йозеф биттенфельд, адальберт фон фаренхайт, антон фернер, ульрих кесслер, ЛоГГ

---

Это совершенно бессовестный стеб, вдохновленный мужскими комментариями под статьями об отношениях между полами. AU, слэшная подоплека, Вален, Лютц и Айзенах до начала действия получили от императора назначения на другие планеты и в фике не фигурируют (прим. автора - как минимум Валену в этом точно очень повезло).

Особенности гендерной идентификации

- Адмирал Ян - женщина! - в один прекрасный день огорошил коллег Мюллер. Огорошил он заговорщицким шепотом, который, однако, услышали все до одного. И отреагировали все одинаково - напряженным молчанием.
- Это вы еще после Вермиллиона узнали, Мюллер? - нехорошим тоном поинтересовался Ройенталь, к которому дар речи вернулся раньше, чем к другим. - И почему же так долго молчали?
- Не после Вермиллиона, - Мюллер потупился. - Сегодня… Я узнал, что адмирал Ян… в общем, он… она встречается с командиром розенриттеров Вальтером Шенкопфом.
- И собирается за него замуж? - заинтересовался Меклингер.
Мюллер покачал головой.
- У неё будет от него ребенок? - предположил Миттермайер.
Мюллер снова покачал головой.
- Кто-то увидел, как они занимаются сексом? - уточнил более практичный Ройенталь.
- Почти… - признался Мюллер. - Адмирала Яна зажали в углу…
Снова повисло молчание.
- Полагаю, вас бесполезно спрашивать о том, откуда вы это знаете, Мюллер, - через несколько минут подал голос Кесслер. - Но у мятежников из Союза гомосексуализм не запрещен, как у нас. Это могло быть…
- Не могло быть, - перебил его Ройенталь. - Командир розенриттеров - непосредственный подчиненный адмирала Яна. Подчиненный не может зажать начальника в углу. Я лично не могу себе даже представить, как, например, Бергенгрюн сделал бы это со мной…
- Или Байерляйн со мной, - поддержал друга Миттермайер.
- Но адмирала Яна же зажали, - напомнил Фаренхайт.
- Женщину можно, - отрезал Ройенталь. - Им обычно такое даже нравится. Кроме того… - он на несколько мгновений задумался, затем продолжил:
- Женщин больше интересует церебральный секс, чем нормальный…
- Какой-какой секс?! - шумно заинтересовался Биттенфельд.
- Церебральный. Вынос мозга, по-простому, - вполголоса перевел для него Фаренхайт. Биттенфельд замер.
- Так вот почему адмирал Ян нам все мозги уже вынес своей военной тактикой! - вырвалось у него. - И больше всех его величеству…
- Потому что он женщина, - кивнул Ройенталь. - Адмирал Ян, не его величество.
- Погодите, - неожиданно произнес Биттенфельд. Выражение его лица явно свидетельствовало о том, что где-то в глубинах черепной коробки происходит тяжелый и напряженный мыслительный процесс.
- Если женщин так интересует… в общем, если они так любят выносить мужчинам мозги… то кто тогда Оберштайн?!
Адмиралы переглянулись. Такого поворота событий не ожидал никто, даже Мюллер.
- Биттенфельд, ваша теория нуждается в проверке, - подал голос Меклингер. - Если же окажется, что…
- То станет понятно, почему его величество так долго терпит Оберштайна рядом с собой, - нахмурился Биттенфельд.
- И можно будет совершенно законно удалить Оберштайна из триумвирата - ведь женщин нельзя назначать на столь высокие посты, - мечтательно улыбнулся Миттермайер.
- Женщин и капитанами назначать нельзя… - вздохнул Ройенталь. - Но фройляйн Мариендорф же назначили.
- В любом случае, необходимо выяснить - женщина все-таки Оберштайн или нет, - подытожил Кесслер. - Мюллер, вы никогда не видели ничего… компрометирующего?
- Увы, нет, - вздохнул Мюллер.
- Тогда нам нужна достоверная проверка…
Через несколько секунд Ройенталь почувствовал себя крайне неуютно - на него смотрели практически все присутствующие. Единственным исключением был Миттермайер, который из чувства жалости и сострадания отвел взгляд в сторону.
- Теория была высказана Биттенфельдом, пусть он и проверяет, - выгнул бровь Ройенталь. - Или пусть Мюллер займется - он, кажется, хорошо умеет отличать женщин от мужчин.
- Может, попробуют все по очереди? - предложил Миттермайер, выручая друга. - Кроме женатых.
- Это нечестно! - возмутился Биттенфельд.
- Учитывая характер проверки, абсолютно честно, - заметил Ройенталь. - Оберштайна придется, как минимум, раздеть…
Повисла просто мертвая тишина. Ни один из адмиралов не был обделен фантазией… и сейчас каждый об этом жалел.
- Или хотя бы потрогать. В определенных местах, - сжалился над коллегами Ройенталь. - Или же повесить камеры в туалете…
- Там они уже висят, - мрачно произнес Кесслер. - И Оберштайном же и контролируются. И вряд ли кто-нибудь из его подчиненных даст посмотреть, как Оберштайн…
- Я могу попробовать… - неуверенно произнес Мюллер.
- Пробуйте, - кивнул Ройенталь. - Кесслер, поднимите архивы - может, там найдутся компрометирующие Оберштайна записи. Или НЕ компрометирующие. Биттенфельд, Фаренхайт, Меклингер - действуйте по своему усмотрению.
- А как же вы? - поинтересовался Фаренхайт.
- Я тоже буду действовать, - пожал плечами Ройенталь. - По своему.
- Если кто-то что-то узнает, обсуждать будем здесь же, - подытожил Миттермайер. - А сейчас - расходимся. Обеденный перерыв, кажется, закончился еще десять минут назад…
Однако сам Миттермайер возвращаться к работе не спешил. Подождав, когда выйдут все, кроме Ройенталя, на плечо которому Ураганный Волк предусмотрительно положил руку, он произнес:
- Ройенталь… Ты же мужчина, я точно знаю.
- Да, я мужчина, и что? - с некоторой настороженностью поинтересовался Ройенталь.
- Просто я не могу понять: почему тогда ты выносишь мне мозг чаще, чем моя жена?!

@темы: слэш, стеб, мое творчество, фанфики, оскар фон ройенталь, вольфганг миттермайер, фриц-йозеф биттенфельд, адальберт фон фаренхайт, нейдхард мюллер, AU, ЛоГГ

---

Это очень странный фик. В каком-то смысле попытка написать Оберштайн/Аннерозе. Но уже ближе к середине бессовестно вылезло ОТП, Райнхард в моей голове напомнил, что он как бы отчаянный собственник, и уж кем-кем, а Оберштайном с сестрой точно делиться не хочет. Так что в итоге получился махровый джен с упоминаниями о слэше.
AU, где Райнхард, связавшись с Оберштайном, таки додумался отменить закон насчет однополых... хмм... отношений. А вот проблему с наследником престола додумался только спихнуть на Оберштайна...

Мадонна

Струящиеся золотистые волосы, легкое нежно-голубое платье. Кронпринцесса прекрасна и все еще выглядит неправдоподобно юной - хотя, может быть, это из-за того, что он сам чувствует себя безмерно старым и уставшим. Когда они говорили в последний раз? В день смерти Зигфрида Кирхайса?
Кажется, это было так давно.
Кронпринцесса смотрит на него удивленно, немного настороженно, непроизвольно приоткрыв рот. Совсем на чуть-чуть, так, что не видно даже зубов, только тень, разделяющую светло-розовые, не тронутые помадой губы. Несколько секунд он позволяет себе бездумно любоваться ими. Очень женские губы, в очертаниях которых нет ничего, что напоминало бы императора. Но, если смотреть на лицо в целом - от сходства становится почти страшно.
- Ваше высочество, - он слегка наклоняет голову, одновременно замечая, как неуловимо меняется лицо кронпринцессы. Она тоже вспоминает, при каких обстоятельствах видела его когда-то. Вспоминает и боится…
Но сейчас он не принес ей весть о смерти брата, как когда-то - о смерти его друга. Хотя, пожалуй, предпочел бы даже это разговору, который ему предстоит.
- Ваш брат хотел бы узнать, намереваетесь ли вы в ближайшее время вступать в брак, - произносит он голосом, за которым даже не следит - в этом нет необходимости, спокойствие и сдержанность давно уже въелись в плоть и кровь до такой степени, что ему, наоборот, иногда бывает нужно задуматься, чтобы вспомнить, как именно люди обычно демонстрируют свои эмоции. - И, если да, то с кем.
Кронпринцесса вздрагивает. И снова смена выражений: непонимание, недоумение, удивление... И затем - нечто, ясно показывающее: она догадалась. Или думает, что догадалась.
- Проходите в дом, господин министр, - её голос едва заметно дрожит, рука делает нечто похожее на жест приглашения. - Мне не хотелось бы вести здесь этот разговор.
Он понимает её. Он понимает, что и сам должен бы был чувствовать неловкость - но не чувствует. Кажется, он уже успел и забыть, каково это.
У кронпринцессы маленький, довольно скромно обставленный домик, не чета покоям, которые она, должно быть, занимала в Нойе Сан-Суси. У последнего императора династии Гольденбаумов было много недостатков, но скупость в их число не входила совершенно точно. Только вот были ли нужны его юной фаворитке роскошь и блеск?
Судя по всему, нет.
Кронпринцесса, на несколько мгновений нагнувшись, зажигает огонь в камине, затем садится на диван, держа спину так прямо, что это сразу же напоминает о её брате. Осанка императора с его военной выправкой… или женщины, привыкшей к корсету. Хотя сейчас кронпринцесса, скорее всего, уже не носит корсеты - она стройна и без них.
- Если бы Райнхарда интересовало, влюблена ли я в кого-нибудь, он бы приехал сам, - тихо произносит кронпринцесса, глядя не на своего гостя, а на огонь, весело пляшущий в камине. - Хотя, вероятно, сейчас у него много дел... Но неужели у вас дел меньше, господин министр? Вряд ли. Вы приехали потому, что заботитесь о моем брате… порой даже без его ведома, - в последних словах звучит одновременно грусть и легкая, едва уловимая ирония.
- Вы правы, ваше высочество, - кивает он, отметив про себя эту иронию. - Полагаю, что вы поняли, о чем пойдет речь.
- Я поняла, - отзывается она, чуть приподняв уголки губ - так, что это даже сложно назвать улыбкой. - Империи нужен наследник. Райнхард молод, но он постоянно рискует собой в бесконечных битвах, которые так любит. И он не собирается жениться… - кронпринцесса вздыхает и впервые за разговор смотрит на собеседника. - Или все-таки собирается?
- Сейчас было бы слишком рискованно пытаться ввести в Рейхе однополые браки, - спокойно отзывается он, практически повторяя то, что уже говорил несколько дней назад - но другому человеку, не сестре, а брату. - Отмена закона о наказании за гомосексуализм уже наделала слишком много шума. Даже кое-кто из сторонников императора не одобрил этого, сочтя, что в Рейхе недопустимы те свободы, что ввели у себя мятежники из Союза.
- А что думаете вы? - интересуется кронпринцесса так тихо, что слышно потрескивание дров в камине.
- Империи нужна стабильность, - произносит он после недолгой паузы. - И империи нужны люди взамен тех, что были потеряны в затянувшейся войне. Самому императору стоило бы жениться и завести детей… но он решил иначе.
- Он предпочел вас, - сейчас кронпринцесса смотрит на него в упор, словно пытаясь увидеть… понять что-то. Чем он привлек её брата? Выдает ли что-то в нем склонность к своему полу?
Он слишком хорошо знает - ни то, ни другое не написано у него на лбу. Но пусть смотрит. Её любопытство вполне естественно.
- К сожалению, да, - соглашается он. - Если род Оберштайнов прервется, это не окажет никакого влияния на империю. Но династия Лоэнграммов - другое дело. Возможно, со временем император встретит женщину, которую действительно полюбит, но рассчитывать на это нельзя - слишком высока вероятность его смерти в бою. Следовательно, остаетесь только вы…
Кронпринцесса вздыхает, невольно опуская взгляд. Ей, женщине Рейха, сложно говорить о таких делах с мужчиной - и он понимает это. И даже почти сочувствует.
Но только почти.
- Он может назначить наследника из числа своих приближенных, - тихо произносит она. - Из тех, кто достоин. Райнхард всегда хотел, чтобы правил достойный, а не тот, кто принадлежит по крови к определенной семье.
- Из всех его приближенных только адмирал Ройенталь обладает совокупностью качеств, необходимых для того, чтобы его назначение не вызвало волнений в народе или в армии, - так же негромко отзывается он. - К тому же, он талантливый военачальник и прекрасный администратор, хорошо справляющийся с обязанностями начальника генерального штаба... Но, к сожалению, ему присущи и некоторые недостатки, непростительные для императора или наследника престола. Во всяком случае, в настоящее время.
- А как же адмирал Миттермайер? - интересуется кронпринцесса.
- Народ Рейха пока еще не готов принять простолюдина в качестве будущего императора, - произносит он, мимолетно подумав о том, что есть и другие причины, по которым Ураганный Волк никогда бы не стал правителем Рейха. - Предупреждая ваш следующий вопрос - я тоже не гожусь на эту роль. Неважно, если меня ненавидят, но создавать лишние проблемы я не люблю. Слишком многие были бы недовольны, объяви император наследником такого, как я.
Кронпринцесса отводит взгляд вновь, на этот раз действительно надолго. Тихо, и он ловит себя на том, что в этой тишине удивительно легко размышлять - даже о вещах, которые неприятны и неудобны. Неужели непривычный, какой-то теплый и расслабляющий уют комнаты, где все до мелочей продумано, создано и расставлено на свои места женщиной, оказывает на него такое влияние?
Он думает о том, что, пожалуй, начинает понимать Фридриха Гольденбаума.
Но разница между ними все же слишком велика.
- А если я откажусь выходить замуж для того, чтобы… у империи был наследник? - голос кронпринцессы, как бы он не был тих, разбивает тишину.
- Это ваше право, - спокойно соглашается он. - Император никогда не станет принуждать вас к чему-либо силой. А я могу только прояснить для вас обстоятельства дела.
- Ответьте мне на один вопрос, господин министр, - медленно начинает кронпринцесса, глядя на него - прямо, смело, почти как её брат. - Вы действительно любите Райнхарда?
Это вопрос, который он предвидел. Которого ожидал. Но на который все же… очень трудно ответить.
Он предпочитает не отвечать на него даже самому себе.
Но кронпринцесса смотрит и молчит, дожидаясь ответа. Кронпринцесса женщина, а женщины лучше мужчин разбираются в делах эмоций и чувств. Она может понять, если он солжет… или скажет правду.
- Ваше высочество, я не люблю вашего брата, - наконец, произносит он, окончательно приняв решение. - Он мне только полезен.
Кронпринцесса медленно качает головой, глядя на него с… с сочувствием?
- Вы обманываете сами себя, господин министр, - тихо отзывается она. - Если бы вы не любили его, вы не приехали бы сюда. Райнхард… хотя бы знает, что вы здесь?
- Знает, - кивает он.
- А вот теперь вы говорите правду, - со слабой улыбкой отмечает кронпринцесса. - Он знает, но не приехал сам... Это так похоже на Райнхарда. Что ж, передайте ему - я выйду замуж. Но за того, кого выберу сама.
- Вы в своем праве, ваше высочество, - слегка наклоняет голову он. - Император и не собирался лишать вас возможности выбора.
- А что же думаете по этому поводу вы? - с едва уловимой иронией в голосе интересуется кронпринцесса. - Разве вам все равно, кто станет моим мужем?
- Империи не все равно, ваше высочество, - негромко отзывается он, вставая. - Но выбирать вам. Прошу прощения, но меня сегодня еще ждут дела, так что разрешите откланяться.
Кронпринцесса быстро наклоняет голову и тут же поднимает её, безмолвно разрешая. Но он не успевает даже переступить порог. Его окликают:
- Господин министр…
- Да, ваше высочество? - он оборачивается.
- Берегите Райнхарда, - тихо произносит кронпринцесса. - Не дайте ему… погибнуть. Даже если он сам захочет этого. Вы сейчас ближе всех к моему брату… вы должны его защитить. Сделать то, что не смогут другие.
Он глядит в её бледное лицо, сейчас совсем не напоминающее об императоре. Как бы ни были похожи черты, цвет глаз и волос, но выражение лица, взгляд, сама душа - совсем другие. И это меняет все.
Император бы никогда не сказал так о ком-то… даже о себе самом.
Император - мальчишка… а эта - взрослая женщина. Даже не сестра - мать. Любящая своего златовласого, талантливого, но несчастного сына вне зависимости от того, что он сделал или сделает.
И сила этой любви не может не вызывать уважения. Даже у того, кто самой сильной на свете любви предпочтет верность и преданность.
- Я выполню вашу просьбу, ваше высочество, - кивает он. - Но не потому, что это ваша просьба. Это мой долг - вне зависимости от моих или чьих-то еще чувств. Я буду защищать императора, даже если он сочтет, что моя защита ему не нужна.
- Благодарю вас, - улыбка кронпринцессы едва заметна, только немного изменяется рисунок её губ. - До встречи, господин министр. Хотя я и не знаю, увидимся ли мы снова.
- До встречи, ваше высочество, - отзывается он, отвечая на её улыбку своей - почти исключительно из вежливости, ощутив только то, от чего уже успел отвыкнуть - характерное движение лицевых мышц. Очень слабое движение. И улыбка, вероятно, получилась слабой.
Он сам закрывает за собой дверь - хотя, конечно, на самом деле только прикрывает, поскольку ключей от неё у него нет. Да и он не хотел бы обладать ими. Обладать… странное слово, придающее самым невинным мыслям оттенок эротизма. Впрочем, здесь этот оттенок отчасти оправдан - ключи от дома женщины есть, как правило, у её мужа или любовника.
Или у её брата…
Нет. Как раз у него вряд ли.
Император скучает по своей сестре, но не хочет приезжать к ней, даже говорить с ней. Что все-таки произошло между ними тогда, после смерти Зигфрида Кирхайса? Император никогда не поднимает эту тему. Никогда не обсуждает её. Пытаться же вытянуть из него информацию в постели… даже одна только мысль об этом оставляет на губах привкус гнили.
В конце концов, дело уже сделано - одно из множества дел, но, пожалуй, на сегодня самое важное. Кронпринцесса согласилась с его доводами. Кронпринцесса, юная девушка со взглядом взрослой женщины…
Через пару лет она станет хорошей матерью для наследника престола.
Такой же, какой была для императора Райнхарда.

@темы: слэш, мое творчество, фанфики, райнхард фон лоэнграмм, пауль фон оберштайн, аннерозе фон грюневальд, AU, ЛоГГ